— Ты очнулся. — без какой-либо тени эмоции обронила женщина. — Ты в безопасности. Тебе подали чистую одежду. Здесь комната для омовений, — она повела рукой, и я, проследив за движением, обнаружил нишу. — Еду подадут, когда ты будешь готов.
Повернувшись, она почти вышла, но я опомнился и воскликнул ей вслед:
— Постой! Но… где я? Кто ты? Что я здесь делаю?
Она полуобернулась и произнесла тем же ровным голосом:
— Ты в Нагорной. Меня зовут Армир. Тебя принесла Айбис, моя сестра.
— Птица? Твоя сестра — птица-криворог?
Армир чуть нахмурилась, словно соображая:
— Моя сестра Айбис. Она мурикси. Да, в долинах их называют криворогами.
Только сейчас я сообразил, что мы говорим на староферсейском. Тот же диалект, что у наших святош, но выговор незнакомый. Слово «криворог» она произнесла на западном торговом. Вот почему заминка. Я запомнил суть названия и, не подумав, перевел на ферсейский, а она помнила лишь звучание.
— Но она же такая… тонкая… слабая! — Изумился я.
— Слабая? — облачко удивления скользнуло по лицу Армир. — Айбис? Она несла тебя и Трану.
— Трана жив?!
— Нет. Его разум умер.
На этих словах женщина вышла из комнаты. Дверь за ней не затворилась, потому что никакой двери не было — открытая арка, резко сходившаяся на верхний угол. Такая же вела и в комнату для омовений.
Наконец, впервые за много дней я привел себя в порядок, оделся в чистое и насытился.
Маленькая смуглая женщина, похоже, из местных горцев, подала мне еду, а затем и убрала стол. Она не разговаривала со мной. Ее лицо было печальным, а в левом ухе висела серьга с крупным белым камнем.
Такие камни символизируют жемчуг, слишком дорогой для бесплодных гор. Я знаком с обычаем, распространенным вдоль побережья Мессемского моря. Местные горцы в родстве с народом, проживающим там. Жемчужины — слезы вдовы. Когда один из мужей умирает, женщина вдевает в ухо серьгу, которую носит не меньше года, но может не снимать до конца жизни. Новый муж не может появиться у женщины, пока она не снимет серьгу скорби.
В моем народе не женщина выбирает мужа, а мужчина — жену. И живут они парой, не бывает так, чтобы было два мужа или две жены. Если такое случается, то случается тайно, а когда всплывает на поверхность пересудов — карается изгнанием из родных мест. Имущество переходит «обиженной стороне», так у нас называют «обманутую» жену или мужа, и эта «обиженная сторона» может искать себе нового спутника жизни немедленно. Также и траур у нас не затягивается. Чем быстрее оставшийся без пары перестанет быть одиноким, тем лучше для всех.
Когда маленькая женщина вышла, я подождал время, которое посчитал приличным, и, поскольку ничего не происходило, решил прогуляться и осмотреть пределы своей новой тюрьмы. За стрельчатой аркой открылся небольшой зал, драпированный тканью с выцветшим незнакомым орнаментом. Центр зала занимал треугольный резной стол, вероятно, пиршественный. Сомневаюсь, что в прошедшие двудевять лет за ним кто-то собирался, неуловимый оттенок неиспользованности шел от этой вещи, или от люка подачи в потолке, или от выцветшей драпировки… или я так решил потому, что в комнате не на чем было сидеть…
В Хампуране едят, располагаясь на низких узких диванах с высокими спинками и подголовиями. Столы там тоже сквозьрезные, хотя украшены другими орнаментами, и форму имеют также треугольную, ибо треугольник — символ Жемчужины. А вот жрецы Весенницы, хотя во многом походят на нас, используют, как слышал, квадратные столы. Квадрат — символ Зеленой звезды, знак Владычицы времени. Еще они не наносят «тонкий узор» на кожу головы, хотя также, как все цивилизованные люди, лишают ее волос.
Я никогда не видел их. Говорили, что Весеннице служат только женщины, так же, как Звездному огню — только мужчины. Говорили, что эти женщины из другого народа, некогда спасшегося бегством с древнего затонувшего острова, а то и прилетевшего с самой Зеленой звезды. Сейчас они обитают на другом острове, называемом Лальм. Наши святоши, конечно, с радостью подмяли бы их под себя, но, видать, руки коротки. Наверное, с затонувшего острова жрицы взяли с собой не только пожитки, но и опасное древнее знание, и машины, удерживающие потенциальных противников на расстоянии.
Храмы Лальм уже сами по себе обросли древностью, настолько давно случилось переселение. И я не слышал ничего о мужчинах в тех краях. Однако служительницы неизменно, как и многими годами раньше, совершают ритуалы, и количество жриц, вроде бы, не убавляется. В Хампуране ходило немало грязных слухов на эту тему, и, кто знает, вполне возможно, какие-то их них на поверку окажутся правдивыми.
Почему я подумал о Лальм? Что-то в манере произносить слова, что-то во властном взгляде, в безэмоциональности женщины, говорившей со мной, а, возможно, что-то еще, пока не осознанное, наводило на мысли о связи ее со жрицами Владычицы времени. Или так глубоко врезалась в мою память Зеленая звезда, зависшая над противоположным концом пропасти, через которую мне так и не суждено было перебраться вслед за сургири, что теперь я на все вокруг буду смотреть под ее освещением?
Обойдя зал, я заглянул в единственное окно, узкое и высокое, имевшее ту же стрельчатую форму, что и арка. Прозрачный камень тонким слоем закрывал его, не позволяя своенравному горному ветру проникать вовнутрь. Похоже, оно прорублено в стене обрыва. За окном лежало ущелье, расширяющееся к югу, кое-где поросшее чахлыми кустиками. Трана говорил, раньше здесь повсюду был лес, но можно ли теперь доверять его словам? По дну ущелья в сезон дождей, наверное, текла быстрая речка, но сейчас, в самый разгар засухи, там виднелась лишь россыпь окатанных булыжников.
Коридор с гладким полом и стенами, закругленными к потолку, вел от окна плавно вниз, как бы обвивая помещение. По всему его протяжению из прозрачных трубок, проложенных на уровне головы, исходил дневной свет. Похожие светоносы применялись и в наших домах, чтобы зря не тратить энергию стержней: солнечный свет собирался зеркалами и передавался вовнутрь. Таким образом, искусственное освещение можно было использовать только в последней, темной трети суток.
Коридор закончился, выведя меня в новый зал, украшенный множеством тонких резных колонн с изображением животных и растений, в основном, неизвестных мне. Насколько я мог судить, они ни разу не повторялись. Колонны располагались то поближе, то подальше одна от другой, но самое большое расстояние между ними оказалось настолько мало, что два человека плечом к плечу едва ли смогли бы пройти.
По контуру этот скульптурный лес огибала гладкая дорожка. Стены вместо драпировки украшались сценами из жизни дикой природы: и морской, и сухопутной, и воздушной, и подземной. С большим увлечением рассматривал я барельефы, не углубляясь в колонный зал из опасения заплутать в нем. Наконец, я завершил полный круг и только тогда обратил внимание на короткий коридорчик, ведущий на балкон.
