- Ладно. Увидите сами. Объяснять ничего не буду.
От автора.
Такой взлет - от самодеятельности или полусамодеятельности до высокого официального учреждения - возможен не только в фантастике. Вот - в жизни! кучка энтузиастов на свой страх и риск занимается (как они сами заявляют под громкий смех наблюдателей) подготовкой межпланетных полетов. Время - рубеж двадцатых и тридцатых годов нашего века. Название организации энтузиастов: группа по исследованию реактивного движения (ГИРД). В числе ее вождей - Сергей Павлович Королев. Могло ли тут не быть удачи с превращением группы в институт, даже в институты?
Вот ученый, который служит в своем институте, да и вне его, очень удобной мишенью для критики. Какой отрыв от нужд жизни: физик бог знает сколько лет изыскивает удобные способы отделения тяжелой воды от обычной. Взрываются первые атомные бомбы - и его работа оказывается сверхнеобходимой. В наши дни расстояние от научного слова до научного дела проходится иногда в считанные часы.
...Мы стояли маленькой кучкой у большого стола огромном кабинете.
- От души поздравляю вас, товарищи, - сказал хозяин кабинета. - Набирайте штат и действуйте.
Мы уже были в этот момент группой руководителей НИИКСПа - Института кибернетики и смежных проблем.
Нам объяснили, что Институт мировых проблем - это уж слишком, и зазнайство тут есть, и по-детски, главное. А под кибернетику все подогнать можно. А уж под смежные с ней проблемы - тем более. К тому же и директор у нас кибернетик.
Да, директором стал Тихон. Леонид руководил теперь отделом прогнозов (кому-то при утверждении штатов показалось, что в самом термине "предвидение" есть нечто мистическое).
Я возглавлял теперь не сектор любви, а отдел психологической совместимости малых коллективов, эмоционально-эстетического настроя и гармонизации влечений.
Карл стал заведующим отделом максимального продления жизни. ("Какое уж там бессмертие! Да разве оно возможно? Не будьте идеалистами, молодые люди", - как нам сказал один академик.)
А сектор гениальности, оставаясь подчиненным Тихону, обрел название отдела оптимального развития способностей личности и комплектации научных коллективов.
Тяжелее всего эти переименования переживал Леонид - может быть, потому, что к нему все время приставали из разных малоответственных и путающихся в терминах организаций с просьбами предсказать погоду.
Зато какие у нас были кабинеты! И квартиры. Правда, Тихону удалось отбиться от наскоков начальства и остаться в старой, обклеенной плакатами. Но на то он ведь и одинок - у остальных же были жены, или матери, или...
Впрочем, тут я немного забегаю вперед. И насчет квартир и относительно всего прочего. Потому что после того великого собрания, когда мы шли вчетвером к Тихону, пытаясь по пути осмыслить происшедшее, я заметил, как Леонид что-то прошептал на ухо Карлу. Тот в ответ только кивнул головой.
Чуть позже, уже у Тихона, именно Карл вызвался сбегать в магазин еще раз. Я вышел через пять минут. И успел увидеть черное пламя его волос в дверях почтового отделения.
...Я стал за его плечом, когда он, четырнадцать раз обмакнув перо в пересохшую чернильницу, процарапал нетвердой рукой на телеграфном бланке, вслед за адресом экспедиции и фамилией: "Все блестяще Игорь тебя любит ответь ему он гений приезжай Брат".
Я повернулся и вышел. Он, по-моему, так меня и не заметил. Ох уж эти молодые ученые! Только в кино они и умеют пить - за исключением, конечно, тех, кто бывал в экспедициях.
"Кто бывал в экспедициях, тот поет этот гимн", - билась в голове строчка, которая может стать сносной только от долгого употребления.
Вернуться к Тихону? Нет. Надо действовать. Я кинулся наперерез первой же легковушке.
- Смерти захотелось, идиот? - Шофер протянул руку над опущенным стеклом и схватил меня за ворот рубашки. - Ох, дал бы я тебе...
- Извини. Мне надо к самолету. Десятка...
- А тут, - шофер выпустил рубашку и помахал рукой у сердца, - все чисто? Не ищут тебя?
- Нет.
- Садись, - сменил он гнев на милость.
Аэродром большого и относительно южного города. Такси. Грузовик. Экспедиционная машина, подвозившая на раскопки из ближнего городка продукты. И - почту. Я сидел в кузове почти в обнимку с мешком, где лежала эта самая почта. Очень милая девица с острым носиком, острым подбородком и острыми глазками болтала, сидя на скамейке, ножками с остренькими коленками. И переживала острый приступ любознательности.
- Да, да, и телеграммы. Здесь же, у вас в объятиях, - она тыкала в бочок мешка острым носком туфли. - А разве вам может сюда что-нибудь прийти? Вы же только приезжаете. Работать? Или так к кому? А кто вы?
Хорошо еще, что вопросы наплывали один на другой и я мог сделать вид, будто просто не успеваю вставить словцо между ними...
Но потом она замолчала, ожидая, очевидно, ответа на все вопросы сразу, и мне пришлось срочно заняться практическими физиогномикой и френологией. Прежде чем мы доехали до лагеря экспедиции, девушка успела узнать о своих способностях, возможностях, потребностях, вкусах и надеждах больше, чем за всю предыдущую жизнь.
...На Алле были меховая куртка, рубашка и брюки. Она стояла на коленях на дне раскопа большой квадратной ямы в три метра глубиной и зачищала стенку, попеременно работая большим садовым ножом и короткой толстой кистью.
У землекопов был святой десятиминутный перерыв после очередного часа работы, и они валялись на взгорке метрах в пятнадцати от раскопа. Алла на дне была одна.
И я спустился к ней по наклонной доске с поперечными планками. Доска пружинила, словно угрожая то ли сбросить меня раньше времени вниз, то ли подбросить высоко над раскопками.
Алла оглянулась и быстро встала на ноги. Кисть упала на землю, нож остался в руке. Она смотрела мне прямо в лицо, чуть-чуть щурясь, закусив запекшуюся губу, уронив волосы на перепачканный лоб.
Всю дорогу я знал, зачем еду. Знал, когда кидался почти под машину, лишь бы остановить ее. Знал, когда возвращал трап к уже готовому улететь самолету, знал, когда ехал, летел и снова ехал и шел через лагерь. А теперь не знал. Потому что опять все было ясно, и спрашивать было не о чем, а желание все-таки спросить, узнать от нее самой казалось нелепым и глупым.
И заранее приготовленная фраза: "Ты сможешь когда-нибудь меня полюбить?", раздражала своей книжной нелепостью.
Все. Ничего не нужно. Можно повернуться, уйти, уехать, улететь. И не для того, чтобы все-таки испытать судьбу, а просто, называя вещи своими именами, я сказал:
- Я тебя люблю.
- Я тоже. С первой встречи на матче.
А потом ручка ножа, который она забыла .выпустить, уперлась мне в позвоночник.
