Потасовки на корабле-бочонке могли быть нешуточные. Перед едой аппаратчики потребляли примитивный, но опасный для жизни наркотик. После введения его внутрь они начинали скалить зубы и похлопывать друг друга по плечу, но в других случаях реакция могла быть и иной.
В анимаретах аппаратчиков не было ничего зефирного бальзамического. Среди кучи ядовитых веществ в начинке их анимарет содержался малоприятный алкалоид. Одна его капля могла бы убить гиппопотама. Свидетельством общей интоксикации организма и частичной невменяемости было то, что аппаратчики называли себя космонавтами. Яркий признак мании величия! Мало того, они считали себя еще и покорителями космоса!
…устройство их двигателей было остроумно! Эта простейшая конструкция нивелировала координаты! Но, увы, раньше. Сейчас работали только каботажные форсунки. Кто бы подумал, что есть возможность опередить свое время на двадцать четыре столетия!
(Восприятие Озова)
У улитки не было ни ангелов, ни жреца-хранителя. Кто-то из них уже за дверью? Я произвел необходимый ритуал. Внутри было множество изменений: в порядке шествия кабин, в оттенках их раскраски, а солнце было каким-то странным и заваленным на бок… Я глянул вверх на запретный серпантин… А что в самом деле?! Какова цель моего нахождения в Дельфах? Методика вхождения в виражи? А если улитке вообще приходит конец? Серпантин меня давно настораживал и манил… Я двинулся к кабине, предназначенной для путешествия в верхние завитки, убыстрил шаг и, войдя в кабину, увидел в других кабинах своих двойников, повернул рычаг — кабина пришла в движение; всё вокруг закрутилось… Со слабым стрекотом она взмыла; я почувствовал какой-то звук и запах марципана; запахи превратились в искры, раздвинулись; это было новое пространство: память и запах — одно и то же; лимонность — это толщина; жасминность — это длипина; и мощина — кременность. Ароматы передвинулись, как лепестки гигантской диафрагмы, возникло внепамятное море и сразу обратилось в ничто. Там — д?хи и духЗ. Пошла симфония одновременности всего, а волны были движениями по лабиринтам; я был в улитке и вне Дельф, далеко от Дельф; исчезла кабина; я — внутри гигантского и живого пространствосдвигателя в центре совокупности вселенных, в бесконечной громкой тишине, замыкающей сферу; центр и граница — одно и то же. Я был тишиной-ароматом, пространствосдвигателем, улиткой, миром, абсолютом…
О ничто, которое никто, вечно снящийся сон без сновидений, когда все сновидения одновременны и в одном; я — оно, я — оно. Я — в шурфах-вершинах. Я — в туннелях-консолях. Я — повсюду, я — везде. Я — разумно, но я проклинаю свой неразумный плохо растущий кокон. Мне в нем тесно, гадко, противно. Я бы с удовольствием разнесло его на куски, но этого не дано. Единственное, что дано — это разделять, разделять, разделять, аккумулировать одиннадцать не похожих друг на друга зарядов, создавая потенциал, потенциал-памятник, потенциал памяти — коралл из одиннадцати измерений пространства, которое есть лжевремя, масса пустых вневремен. Как быстро уничтожается прекрасное блестящее ничто, как утешительна мысль, что рано или поздно все одиннадцать измерений-потенциалов соединятся и создаваемый кокон распадется, но, увы, — я разветвлено, я уже построило множество миров и всё строю, строю, строю. Блестящее прекрасное ничто неисчерпаемо богато, но оно меркнет, меркнет, меркнет… Скоро оно будет совсем не то…
Абсурдное и нелепое великолепие фантомических вспышек родного ничто. Оно будет совсем не то. О кажуще-отвердевшее сновидение! Я — кажуще-отвердевшее сновидение. Я кажусь, я кажусь, я кажусь. Меня нет, меня нет, меня нет. Я мыслю, следовательно я не существую…
Мир изменился. Доминировала серебряная многоразнолучевая звезда — настоящая звезда, а не какое-то слишком отдаленное солнце.
Я шел к Улитке и проходил через Главный экранный зал. Иновселенцы на экранах наивно считали, что летят на собственную планету Земля… Их можно было вернуть, но беда в том, что перепутал миры не один какой-то бочонок… Сверх того возврат назад вызовет эффект умножения! Парадоксы не исчезнут. Распутывать этот клубок противоречий должен был ИФ-2.
Я хорошо понимал, что уже был в Улитке, но оказался вызванным на повторение… Ноги как бы сами несли меня из экранного зала. Но и я могу что-то сделать! А что если вообще покинуть здание-тороид? А если бежать из Дельф? Только не через Огненные поля! Лучший путь — Улитка…
Я заглянул в боковой зал. Табло показывало: половина иновселенских аппаратов уже возвращена на свое место. Это сделал Тир дракона. Сейчас он остановлен…
Внезапно возникло ощущение тонкого, накатываю-щего волнами звука. На всякий случай я поплотнее завернул тюбик, который дала Азия.
У Улитки я заметил Нетудаплюева. Появился млад-ший жрец Фант-Махи и объявил:
— Уже готовят место для приземления аппарата. Лучше его отправить сейчас. Антики проявляют необычное беспокойство.
— Причина явления паравселенцев — Тир, — напомнил Нетудаплюев. — Умер хранитель Тира… Прожил восемьсот сорок два года старичок…
— А умер ли? — возразил Фант-Махи. — Боюсь, и с помощью Улитки не удастся вернуть бочонки на место… Слишком рады антики все перемешать…
— Не так глупы антики, чтобы действовать прямо, — выразил мысль Нетудаплюев. — Мы спокойно все распутываем, возвращаем на место, а антики что-то подбрасывают — и мы будем бить сами себя! Лучше бы аппараты приземлялись!
— Вот и скажи это Верховному жрецу, — парировал Фант-Махи. — Он наместник ПЦ и знает что делает.
— А ПЦ и нашим и вашим! Крутись, как можешь! — кисло улыбнулся Нетудаплюев.
— Пусть крутятся неспящие, — заметил Фант-Махи и добавил: — Вместе с Верховным жрецом. Он тоже из их числа! Все они рехнулись, что ли? А наши?! Над Дельфами ставят недельфийца!
В это время в дверях улитки что-то блеснуло. Из нее вышли трое. На их рукавах красовались черные крабы. Подобных персон мне встречать еще не приходилось. По выражениям их постных физиономий ничего нельзя было прочесть. Не обращая на нас ни малейшего внимания, они пошли своей дорогой.
— Пятая ступень посвящения, — спокойно прокомментировал Нетудаплюев, — ограничиваются только созерцанием.
Вид у этой троицы был какой-то неживой и нереальный. Я сразу вспомнил изречения, выбитые на стене Храма вечности:
Мудрые не живы и не мертвы.
Тот понял свет, кто видел свою гибель.
Забывший о памяти теряет дленность.
