Айзек Азимов - Академия и Земля (сборник)

– Что ж, тогда я целиком полагаюсь на твою осторожность. Насколько я понимаю, торопиться нам особо некуда.

– Вот именно… В особенности потому, что я бы сейчас душу отдал на заклание, чтобы найти гиперреле до первого Прыжка… либо я должен убедиться, что его здесь нет.

Тревайз снова глубоко задумался, и Пелорат осторожно, но довольно громко поинтересовался:

– И долго ты будешь искать? Сколько времени это займет?

– Что именно?

– Я хотел спросить… когда бы ты совершил Прыжок, если бы не искал гиперреле?

– Ну… при нашей скорости и траектории… скажем, на четвертый день после старта. К концу четвертого дня. Точное время определю с помощью компьютера.

– Значит, на поиски у тебя еще целых два дня. Можно, я выскажу предложение?

– Валяй высказывай.

– В своей работе мне часто приходилось сталкиваться… конечно, у меня совсем другая работа, не такая, как твоя… но все-таки что-то общее всегда есть. Словом, когда зацикливаешься на чем-то одном, постоянно об этом думаешь – толку мало. Но стоит расслабиться, отвлечься, заняться чем-то другим – и твое подсознание, освободившись от гнета раздумий, сможет решить твою проблему.

Тревайз зажмурился и рассмеялся:

– Действительно, а почему бы и нет?!.. Скажи-ка мне, Профессор, почему тебя так интересует Земля? И почему вообще затеян этот странный поиск конкретной планеты? Этой прародины человечества?

– А, понятно… – Пелорат радостно покивал головой. – Это было давно. Лет этак тридцать назад. Я, знаешь ли, собирался выучиться на биолога, когда поступал в колледж. Особенно меня интересовало разнообразие биологических видов в различных мирах. Хотя… разнообразие – не совсем верное слово. Вариаций, как тебе известно… хотя, наверное, неизвестно, – очень немного. Все формы жизни по всей Галактике – как минимум известные нам на сегодняшний день, – обладают белково-водно-нуклеиновой структурой.

– Я учился в военном колледже, – сказал Тревайз, – и там больше внимания уделялось ядерной физике и гравитации, но не такой уж я узкий специалист. О химических основах жизни я кое-что знаю. Нас учили тому, что вода, белки и нуклеиновые кислоты – единственная возможная основа для биологической жизни.

– Несколько поспешное заключение, знаешь ли. Правильнее было бы сказать, что до сих пор не найдено других форм жизни. Гораздо более удивительно то, что индигенные, эндемичные формы жизни – виды, которые бы обнаруживались только на одной планете, удивительно немногочисленны. Большинство из существующих видов, включая и Homosapiens, расселены по всем или, по крайней мере, большинству обитаемых миров Галактики и весьма сходны между собой биохимически, физиологически и морфологически. Индигенные виды же, с другой стороны, резко отличаются по межвидовым и внутривидовым признакам.

– И что из этого следует?

– Вывод таков: какой-то один мир в Галактике – один-единственный – отличается от всех остальных. Десятки миллионов миров в Галактике развили жизнь – простейшую, примитивную, хрупкую, трудно сохраняемую, не слишком разнообразную, не легко распространяемую. И единственный мир, только один, развил жизнь миллионов видов, да-да, именно миллионов, и некоторые из этих видов были высокоспециализированными, высокоразвитыми, с громадными способностями к размножению и распространению, включая нас. Мы оказались настолько разумны, что создали цивилизацию, разработали технику космических полетов и колонизировали Галактику. А распространяясь по Галактике, мы всюду брали с собой и распространяли другие виды, другие формы жизни, связанные между собой и с нами.

– Не понимаю, что тут такого удивительного, – равнодушно сказал Тревайз. – Все разумно. Да, в итоге мы имеем «человеческую» Галактику. Если предположить, что начало этому было положено в одном-единственном мире, то он действительно должен был отличаться неким многообразием видов. А почему бы и нет? Вероятность столь бурного развития жизни ничтожно мала, один против миллиона, следовательно, такое могло случиться в одном из сотен миллионов миров. Вполне может быть, что такой мир действительно был только один.

– Но что сделало этот мир столь уникальным, не похожим на другие? – подхватил его мысль Пелорат. – Какие условия?

– Простая случайность, наверное. Ведь, в конце концов, люди и те формы жизни, что они таскали за собой, теперь живут на десятках миллионов планет, а раз каждая из них способна поддерживать существование жизни, значит, каждая и годится на эту роль.

– Нет! – горячо возразил Пелорат. – Нет и нет! С тех пор как человечество развило технику и вовлекло себя в тяжкую борьбу за выживание, оно действительно научилось адаптироваться в любом мире – даже таком, прямо скажем, малогостеприимном, как Терминус. Но разве можно себе представить, что на Терминусе могла зародиться разумная жизнь? Ведь когда на Терминус прибыли первые Энциклопедисты, они обнаружили там лишь мохоподобную растительность на скалах и кое-каких насекомых. Почти все они были уничтожены, люди заселили землю и водоемы рыбой, кроликами и козами, посадили деревья, засеяли землю зерном и так далее. Мы не оставили от индигенной жизни ничего – только то, что теперь живет в зоопарках и аквариумах.

– Гм-м-м… – нахмурился Тревайз.

Пелорат с минуту молча смотрел на него, потом вздохнул:

– Тебе до этого дела нет, я понимаю. Неудивительно. Правду сказать, мало я встречал людей, кому это было бы интересно. Наверное, я сам виноват – не умею увлекательно рассказывать, хотя меня самого это ужасно интересует.

– Почему? – пожал плечами Тревайз. – Очень интересно. Ну… ну и что?

– Разве тебе не кажется, что с чисто научной точки зрения было бы интересно исследовать мир, давший начало единственному по-настоящему процветающему экологическому равновесию, который когда-либо знала Галактика?

– Наверное, если бы я был биологом… Но я же не биолог, так что ты должен меня простить.

– Ну конечно, дружочек, конечно… Но дело в том, что я и биологов мало встречал, кто бы этим заинтересовался. Ну так вот… Как я уже сказал, я увлекался когда-то биологией. Я попробовал заговорить об этой проблеме с профессором, но он остался равнодушен. Посоветовал мне уделять больше внимания практическим вопросам, не витать в облаках. Но мне было так скучно, что в конце концов я переключился на историю, ею я увлекался еще в подростковом возрасте, но тогда это было просто хобби… В общем, я принялся изучать «Вопрос о Происхождении» с этой точки зрения.

– По-моему, – вставил Тревайз, – тебе следовало бы возблагодарить своего профессора; он подарил тебе дело жизни.

– Да, пожалуй, можно и так сказать. Это ведь так замечательно! Знаешь, я никогда не устаю от своей работы, она мне никогда не надоедает. О, как бы мне хотелось, чтобы тебе это тоже стало интересно! Я так устал говорить с самим собой…

Тревайз запрокинул голову и громко расхохотался.

– Почему ты смеешься надо мной, Голан? – оторопело и обиженно спросил Пелорат.

– Не над тобой, Джен! Над собственной тупостью. Дело в том, что ты был совершенно прав. Там, где ты корифей, я полный профан. Да, ты прав на все сто.

– В чем? В постановке вопроса о происхождении человечества?

– Да нет! Прости, не исключено, что и в этом тоже. Я хотел сказать, как прав ты был, когда посоветовал мне отвлечься от того, о чем я думал. Все сработало! И когда ты говорил о том, как появилась жизнь, я понял, как найти гиперреле, если оно, конечно, есть.

– О, вот как?

– Да, вот так! Ведь это просто сводило меня с ума. Я искал реле так, будто нахожусь на корабле древней модели – таком тренировочном корабле, на каком летал когда-то, то есть занимался тем, что изучал все отсеки глазами, разыскивая нечто такое, что выглядело бы не похожим на все остальные предметы, Я забыл, что этот корабль – продукт тысячелетнего развития технической цивилизации. Понимаешь?

– Нет, Голан, – признался Пелорат.

– У нас есть компьютер. Как я мог о нем забыть? Он схватил Пелората за руку и потащил в свою каюту.

– Сейчас попытаюсь связаться… – сказал Тревайз, положив ладони на крышку стола.

Нужно было попробовать наладить связь с Терминусом, который находился от них на расстоянии в несколько тысяч километров.

«Выходи на связь. Говори!»

Он чувствовал себя так, будто все нервные окончания вытянулись, натянулись, как струны, рванулись наружу с кошмарной скоростью – не иначе, как со скоростью света, ведь именно она была нужна, чтобы наладить связь.

Тревайз ощутил прикосновение, нет, не прикосновение… не было для этого подходящего слова, но он знал, что Терминус на связи, и хотя расстояние между кораблем и планетой преодолевалось со скоростью примерно двадцать километров в секунду было полное ощущение, что корабль недвижим, и между ними всего несколько метров…