— Что это?
— Это наша тюрьма! Нас оттуда никуда не выпускают, сволочи!
— Разберемся, что это за тюрьма, — заверил бледного Иван.
— Поздно будет. Они убьют. Лучше оставайся здесь.
Иван пристально поглядел на секретника.
— Ты что хочешь сказать, — с вызовом переспросил он, — что меня, русского, в нашем русском отделении Дальнего Поиска, посреди Великой России убьют свои же русские?
Бледный кивнул.
— Убьют, — повторил он. — И кстати, там заправляет нерусский. Его зовут Сван Дэйк.
Иван усмехнулся, качнул головой.
— Четвертый сектор Центра Ай-Тантра, Лас-Римос, Объединенное Мировое Сообщество?! — спросил он.
— Откуда ты слыхал про Ай-Тантру? — удивился бледный.
— Да вот встречал уже одного Дэйка, только его звали Рон.
— Где встречал?
— В Пристанище. Ему там хорошо, и он не собирается возвращаться в свой Центр.
— Про Пристанище я ничего не знаю, — снова зачастил бледный. — А про Ай-Тантру Сван говорил чего-то, пугал нас, говорил, дескать, там еще хреновей! И говорил, что у него там братец сгинул.
— Хоть бы они все сгинули! — не выдержал Иван. И повернулся к Свете. — Сейчас мы пойдем туда!
— Я готова? — откликнулась она сразу, ни секунды не колеблясь.
— Но с тобой может случиться всякое, — предупредил Иван.
— Я знаю.
— Она не проскочит барьер! — выкрикнул бледный. — И вообще, у нас инструкция — хвост на Землю не приводить, иначе смертная казнь!
— Не ври! — сорвался Иван. — В России нет смертной казни.
— В Желтом шаре есть! Пятерых повесили при мне, на глазах! Они орали, плакали, просили пощады. А их все равно повесили. Но они никого не проводили, они просто пронесли несколько гранул сипридориума и не сдали его сразу, они забыли… всех повесили!
— Что еще за гранулы?
— Я толком не знаю, их используют в перемещателях.
— Ладно, — Иван вдруг подобрел, похлопал бледного по плечу. — Не волнуйся — повесят они тебя в Желтом шаре или не повесят, это еще бабушка надвое сказала. А я кой-кого здесь точно прикончу, если вредить будет. Говори, что надо делать, как дверцу открыть?
Бледный засунул руку в подмышечный клапан, вытащил что-то и поднес к Ивановым глазам на ладони.
Черный кубик! Только втрое меньше. Иван даже опешил.
— Ну и что? — спросил он.
— Ничего, — ответил бледный. — Надо встать там и прижать эту штуку к коже.
— И уйдешь один? — в голосе Ивана сквозило недоверие.
— Нет, уходят все, кто стоит там.
Бледный говорил отрешенно и вяло, он будто уже был приговорен и отвечал «с петлей на шее». Его можно было понять, И потому Иван предложил:
— Если хочешь, сам оставайся здесь, а мы пойдем в твой шар.
— А это? — бледный снова разжал ладонь с кубиком. — Отдать вам? Тогда я не выберусь из проклятого Осевого! Мне уже осточертели призраки!
Словно в подтверждение его слов, молочный туман поднялся выше, лизнул вялым клочковатым языком грудь бледного — и из мельтешащей белизны выявились призрачные корявые руки, потянулись к горлу. Бледный вздрогнул, зажмурился.
— Если начинаешь бояться их, — оправдался он, — то они обретают силу, материальность… могут задушить, растерзать. Но всегда потом воскресаешь. Боль дикая, все взаправду… Я привык не реагировать. Но иногда срываюсь. О, если б вы знали, как я тут намучился!
— Вот и уйдешь с нами. Становись!
Иван занял место перед экраном. Он обеими руками держал Свету. Она прильнула к нему горячим телом, дрожала, не могла вымолвить и слова.
— Дай мне твою ладонь, — попросил Иван шепотом.
Она дала, он накрыл ее своей ладонью, вдавив в горячую кожу свой черный кубик, ретранс. Сжал руку покрепче, чтобы она не смогла выдернуть.
— Иван, — прошептала Света еле слышно, обдавая жаром — она вся горела будто в лихорадке. — Я должна сказать тебе, должна признаться… ведь мы можем погибнуть, или я одна погибну, или Осевое не отпустит меняно я хочу, чтобы ты знал — я не только здесь.
— Как это не только?! — не понял Иван.
— Эти пространства и измерения издеваются над нами, они делают, что хотят. Я чувствую, давно, после… — она хотела сказать «после своей смерти», но осеклась, — после Малинового Барьера я распалась на части, будто раздвоение или растроение, я не знаю, но другие мои части попали в другие миры. Я это точно знаю, только не могу понять — куда, как, почему? Я их иногда чувствую, будто они подходят ко мне вплотную в темноте, касаются меня, чего-то хотят сказать. Но не могут, я их не слышу.
Но они есть. Если я погибну, умру, помни, что я не вся погибла, не вся умерла… ищи меня, Иван!
— Ну-ну, успокойся, — он пригладил ее растрепанные русые волосы, прижал сильнее к себе. — Был у нас один такой раздвоенный, нигде он не умер, не погиб. Я тебя еще с ним познакомлю, это он меня вытащил с Гиргеи, из подводного ада, а зовут его Кеша, Иннокентий Булыгин, рецидивист, ветеран, отличный парень… Гляди, что это?!
Туман тянул к ним свои страшные неосязаемые лапы.
Он уже поднялся до груди, норовил забраться выше — живой, страшный, призрачный туман, скопище страждущих, блуждающих в этом чистилище неприкаянных душ. Нагнетающий, надсадно-давящий вой исходил из самой гущи молочной пелены, будто тысячи, десятки тысяч демонов рвались из невидимых пут, жаждали овладеть чужаками, людьми… Не думать о них! Не смотреть! Не притягивать к себе! Их нет! И не будет никогда! и не было! Поздно! Страшные, полуразложившиеся, истлевающие руки, цепкие пальцы тянулись к людскому теплу, впивались в горло, рвали одежду, они становились все сильнее, все острее и цепче, они уже царапали кожу, они обретали материальность. Иван видел, как душили, как терзали несчастного бледного секретника, как тот кривился, дергался, пытался бежать, но не мог решиться.
— Быстро! Становись! — рявкнул Иван. И поднял лучемет.
Бледный, отмахиваясь от призраков, шагнул вперед.
— Давай!
Иван сам ощутил волну страха, панического, чудовищного страха, исходившего от бледного. Этим страхом он оживлял призраков, давал им силу лютую и дикую. И они рвались из белых, туманных пут Осевого. Они рычали и истошно вопили! Они визжали, тараща бессмысленно-злобные глазища, они жаждали живой плоти и крови. Это было невыносимо, от этого можно было сойти с ума. Но бледный все не решался. Ему смерть грозила со всех сторон.
— Давай! Жми!!! — озверел от ярости Иван.
Он ухватил бледного свободной левой рукой за ворот, рванул на себя. И так посмотрел в его улаза, что тот решился, сжал черный крохотный кубик.
— Это конец, — просипел он сквозь мертвенно-белые, плотно сжатые губы.
