Спейтс разорвал конверт, ковырнув бумагу лакированным ногтем, извлек единственную купюру, поднес ее ближе к свету и внимательно изучил.
– Десять тысяч долларов, – медленно прочитал он.
Кроули осмотрелся по сторонам и вздохнул с облегчением: в этой части ресторана они до сих пор сидели одни. О сдержанности и хороших манерах преподобный как будто не имел понятия.
Спейтс все крутил бумажку в руках.
– Десять тысяч долларов, – повторил он.
– Надеюсь, не поддельная? – полушутливым тоном спросил лоббист.
Преподобный вернул купюру на место, засунул конверт в карман пиджака и, не отвечая на вопрос собеседника, произнес:
– Знаете, сколько у меня затрат? Каждый день христианских трудов обходится мне в пять тысяч долларов. Неделя – в тридцать пять. А год – почти в два миллиона.
– Суммы внушительные, – ровным голосом произнес Кроули.
– Вашей проблеме я посвятил целый час своего драгоценного времени. В пятницу я собираюсь снова поднять этот вопрос. Смотрите «Америка за круглым столом»?
– В обязательном порядке. – Кроули знал о связях Спейтса с кабельным христианским каналом и о ток-шоу, в котором он участвовал, однако не смотрел это шоу ни разу в жизни.
– Буду говорить об этом еще и еще раз, – произнес Спейтс. – Пусть вся страна содрогнется от праведного христианского гнева.
– Очень вам благодарен, преподобный.
– Сами понимаете, что десять тысяч долларов за подобное одолжение – капля в море.
Чертов святоша, подумал Кроули. Он ненавидел иметь дело с подобными пронырами.
– Простите, преподобный… Мне казалось, мы оговорили конкретную и окончательную сумму.
– Так оно и есть. Я оказал вам единичную услугу и беру столько, сколько запросил. А теперь предлагаю долгосрочное сотрудничество. – Спейтс поднес бокал к влажным губам, выпил остатки коктейля, поставил бокал с кубиками льда на стол и вытер рот.
– Я подкинул вам блестящую идею. Есть смысл развить ее, даже… гм… без дальнейших вложений извне, – проговорил Кроули.
– Мой друг, речь об истинной войне, о защите веры. Мы сражаемся с безбожниками на нескольких фронтах. Я в любую минуту могу сменить местоположение. Если вы желаете, чтобы я боролся на вашем участке, будьте добры, вкладывайте в операцию требуемые средства.
Официант принес бифштексы из вырезки. Свой Спейтс попросил хорошо прожарить. Его кусок мяса за тридцать девять долларов напоминал по цвету, размеру и форме хоккейную шайбу. Преподобный потер руки и наклонился над тарелкой. До Кроули с секундным опозданием дошло, что его сотрапезник благодарит Господа за еду, а не нюхает ее.
– Что-нибудь еще, джентльмены? – спросил официант.
Спейтс поднял голову и взял бокал.
– Повторите. – Он проводил удаляющегося официанта внимательным взглядом слегка прищуренных глаз. – По-моему, этот человек – гомосексуалист.
Кроули глубоко вздохнул, чтобы не выходить из себя.
– Какого рода сотрудничество вы предлагаете, преподобный?
– Дайте подумать. Надо сделать так, чтобы и вы, и я оставались довольны.
Кроули терпеливо ждал.
– Скажем, пять тысяч в неделю, с тем условием, что я буду упоминать об «Изабелле» во время каждой проповеди и посвящу ей по крайней мере одно ток-шоу.
Ну, уж нет, подумал Кроули.
– Десять тысяч в месяц, – твердо сказал он. – При условии, что во время каждого выступления вы будете говорить о проекте не менее десяти минут. Что же касается ток-шоу… Первое посвятите «Изабелле» полностью, а на всех последующих можете просто упоминать о ней. Платить я буду в конце месяца, после проделанной работы. А оформлять платежи как благотворительные вклады по всем установленным правилам и прикладывать к каждому соответствующее письмо. Это мое первое, последнее и единственное предложение.
Преподобный Дон Т. Спейтс печально взглянул на собеседника. Внезапно его лицо расплылось в радушной улыбке, а на стол легла, вновь демонстрируя оранжевую шерсть, веснушчатая рука.
– Бог отблагодарит вас, мой друг.
Во вторник рано утром, перед завтраком, Форд сидел на кухне в своем домике и изучал стопку досье. Естественно, незаурядные умственные способности никого не спасают от превратностей судьбы. Однако на долю здешних ученых их выпало больше, чем можно было вообразить. Кто-то в детстве страдал от крайней нужды, кому-то достались непутевые родители, кто-то не мог определиться с половой ориентацией, многие познали на собственном опыте, что значит нервный срыв, двое даже становились жертвами банкротства. Тибодо уже в двадцать лет поставили диагноз «пограничное личностное расстройство», и она с тех самых пор «сидела» на специальных медпрепаратах. Чеккини подростком вовлекли в некую религиозную секту. Эдельштайн время от времени впадал в глубокую депрессию. Сен-Винсент был алкоголиком. Уордлоу страдал посттравматическим стрессовым расстройством после того, как в пещере, в афганских горах Тора-Бора, на его глазах его командиру отстрелили голову. Тридцатичетырехлетняя Коркоран успела дважды побывать замужем и дважды развестись. Иннс получил строгий выговор с занесением в личное дело за то, что спал с пациентами.
Одной Рей Чен было как будто нечего скрывать. Ее мать, китаянка, много лет назад переселилась в Америку и теперь владела рестораном. Долби тоже вроде бы казался относительно нормальным, если не заострять внимания на том, что он родился и вырос в одном из самых неблагополучных районов Уоттса, и на том, что его брат, случайно получив пулю в уличной перестрелке, был парализован.
Досье Кейт тоже изобиловало неприглядными подробностями. Его Форд читал с нездоровым увлечением и чувством вины. Ее отец спустя некоторое время после их расставания покончил жизнь самоубийством: потеряв работу, выстрелил себе в висок. Мать стала быстро сдавать, а в семьдесят лет, перестав узнавать даже собственную дочь, угодила в специальную лечебницу. После ее смерти Кейт на два года исчезла. Заплатила вперед за съем квартиры в Техасе и куда-то уехала. Где она жила и чем занималась все это время, ни ФБР, ни ЦРУ так и не выяснили, что поражало и озадачивало Форда. На их многочисленные вопросы Кейт отказывалась отвечать, поэтому ей даже не хотели давать допуск к секретной информации, связанной с «Изабеллой», но эту проблему решил Хазелиус. Понятное дело, почему. У них с Кейт была связь. Похоже, их единила больше дружба, нежели страсть. Роман закончился мирно и по взаимному согласию.
Отодвинув папки, Форд поморщился при мысли, что он по указке правительства вторгается в чужую личную жизнь, и задумался, как, долгие годы работая в ЦРУ, мирился с подобными мерзостями. Уединение в монастыре изменило его больше, чем ему казалось.
