…Конечно же, колдовство не подействовало, подумал он. Переселения душ не бывает, демоны не вселяются в человеческое тело. Это бред. Это шутки подсознания – а разум хватается за последнюю соломинку, пытаясь вырваться из темницы. Как он понимал ее сейчас. Наверное, этого Мирра и добивалась. Совершенное и окончательное бессилие, когда видишь собственную смерть и не можешь ни попятиться, ни хотя бы зажмуриться. Земля под ним тряслась, и тело неуклонно, дюйм за дюймом, сползало к краю зияющей трещины, а желтая дымка терзала легкие и выжимала слезы из глаз. Он даже не мог прикрыть веки. Глаза заморгали рефлекторно. «В последние секунды жизни надо вспомнить то хорошее, что ты сделал», – мелькнула глупая мысль. Но что хорошего сделал он? Ничего не приходило на ум, и тогда он стал думать о Сиби. Почему-то ему страстно захотелось, чтобы Сиби была здесь. Она не дала бы ему упасть, как не дала когда-то утонуть в озере и в сознаниях бесчисленных лесных тварей. Она не дала бы ему умереть… Угасающий разум отчаянно зарыскал, пытаясь нащупать сознание цвергской девчонки через тысячи и тысячи миль… Но вместо этого нащупал нечто другое. Огромное и темное, оно всплывало из глубины. Оно было рассержено.
Уже почти скатившись вниз, Элджи увидел, как из Бездны высовывается черное мокрое щупальце. Оно зашлепало, слепо нашаривая добычу. Глубинный Бог был голоден и разгневан. Элджи разбудил его своей дудкой и сейчас за это поплатится. Он затрясся от страха, но что-то сильнее страха толкнуло его – и, в длинном прыжке перелетев расщелину, Элджи ухватил за руку сползающего в Бездну чужака и потащил его прочь. Черное щупальце, потянувшееся было к Говорящему, отдернулось, как бывало уже не раз и не два. Затем, как будто поколебавшись, оно зазмеилось следом за Элджи и его ношей.
Тварь протянула одну из своих бесчисленных рук. Рука чуть не наткнулась на маленького, но это был плохой маленький, колючий и неприятный. Рука отдернулась. Однако беспокоил не он. Этот маленький был похож на рыбу-шар, колючую вблизи, но безопасную на расстоянии. А то, что тревожило, было как чернила каракатицы, разлитые в воде и расплывающиеся большим едким облаком. Оно было как-то связано с двумя маленькими – тварь видела их не глазами, скрытыми под толщей скал, а всем сознанием, охватывающим остров и прилегавшие к нему воды. Один маленький был словно белая искра в воде. Но когда тварь направила внимание на второго, тот оказался не таким уж маленьким. Тело его ничем не отличалось от остальных карликов, населявших остров, но разум был темен, огромен и пуст, как разум ранившей когда-то акулы. Почувствовав противника, тварь заволновалась. Его опять хотели изгнать с облюбованной территории. Гневно захлопав руками, хозяин острова ринулся в бой.
Когда щупальце нависло над головой, Элджи бросил безразличного спасенного и схватился за острый осколок камня. Он знал, что камни и даже пули совершенно бесполезны против Глубинного, и все же умирать без боя, как Музыкант и как другие до него, не хотел. Однако Глубинный, кажется, пришел не за ним. Презрительно отбросив Элджи в сторону – от удара треснули ребра и перехватило дыхание, – щупальце потянулось к чужаку. Приподнявшись на локтях и изумленно расширив глаза, Элджи смотрел. Другие черные руки-змеи уже взметнулись над берегом и над развалинами Центра, привычно хватая бегущих соплеменников или круша остатки стен и перекрытий. Рев землетрясения мешался с ревом взбесившегося моря и ревом Глубинного Бога – но Элджи смотрел только туда, где в черном щупальце открылась широкая, вооруженная нескольким рядами мелких зубов пасть. Пасть эта нависла над лежащим на спине чужаком. А потом щупальце упало.
Тварь поняла свою ошибку в ту же секунду, когда едкая, как чернила каракатицы, кровь убитого противника потекла по питательным трубкам в один из желудков. В этой крови был яд, куда более опасный, чем зубы великанши-акулы. В этой крови растворен был голос, тот самый, что обеспокоил тварь еще в ее укрытии под островом. Этот голос, сначала шепчущий, все усиливался и усиливался. Тварь хотела выплюнуть чужеродную плоть, смешавшуюся с ее плотью. Но не тут-то было. Невидимыми нитями чужак связался с ее телом и ее сознанием, переливаясь в него все больше и больше, заглушая и без того темный разум хозяина острова. Сначала тварь попыталась бороться – но поток мыслей и образов, куда более ярких и резких, захлестнул его многокамерный, рассредоточенный по телу мозг. Это была борьба, подобная борьбе с акулой в океанской толще. Твари никак не удавалось собраться, чтобы нанести один сокрушающий удар, а противник, хотя и меньшего размера, бил больно, точно и остро. Он бил памятью о шепчущем, пляшущем лесе, о никогда не виданном золотом городе, о странных наземных существах и их хозяевах, о мелком зверьке с темными глазами и бледной треугольной мордочкой – и этот удар был больнее всего. Образы кружились, изменялись, распадались вновь, падали в бездну первобытного сознания твари и начинали хозяйничать там, как акула хозяйничала теперь в его водах. Но и гигантский осьминог не сдавался. Он обхватил противника мыслями-щупальцами-руками, он давил его памятью о глубине, о тьме и вечном холоде, о течениях, о пище, о пещерке, где прятался в детстве, охотясь на мелкую рыбу, о схватках, победах и поражениях, случавшихся в его жизни. Их силы были почти равны. И тогда два сознания – сознание человека и сознание зверя – начали сливаться в одно, как слилась их плоть. Тварь, чье тело до сих пор оставалось в огромной лакуне под островом, закричала ужасно и яростно. Все Малые Боги, услышав ее крик, бросились врассыпную, а люди забились в корчах и зажали уши, из которых брызнула кровь.
Бой еще не был проигран. Их мысленная схватка продолжалась, даже когда последние капли крови Колдуна растворились в кровотоке гигантского моллюска и когда его измененная вирусом генбота и «Вельдом» ДНК начала изменять и хозяина морей.
И была вьюга, и был мрак – день первый.
Саманта не помнила, как очутилась в этой комнате. Помнила вьюжный лес, где тяжелые, липкие хлопья снега задавили все живое. Помнила упрямый голосок Сиби, пробивающийся сквозь пургу. Помнила мальчишку, который стоял под елью, решительно сжимая длинное охотничье ружье. А больше ничего не помнила, кроме сильной боли в затылке.
Из беспамятства ее вырвал резкий омерзительный запах. Саманта задохнулась и закашлялась, из глаз хлынули слезы.
– Ракунсья струя, – услышала она над собой каркающий голос, – попервоначалу только так шибает. А потом привыкаешь, и ничего.
