Она расширила свои земли и укрепила замок Процинта.
Она выкупила из плена отца.
Но золото Амансульты нечисто.
Об этом можно судить хотя бы по тому, что первое, что сделал барон Теодульф, выкупленный за нечистое золото и вернувшийся, наконец, в свой родовой замок – он подверг жестокому набегу деревеньки некоторых соседей, которые в его отсутствие пытались обижать его дочь, и даже попытался взять штурмом монастырь в Барре.
К счастью Господь обиделся и не дал удачи богохульнику – братия отстояла монастырь.
От того великим гневом постоянно пылал единственный глаз барона.
Правый глаз барон потерял в неволе.
Вырвите дерзкому латинянину левый глаз, приказал агарянам некто Маштуб, начальник Аккры, державший барона Теодульфа в плену. Но тут же передумал: нет, не надо вырывать левый, вырвите латинянину правый глаз. Если когда-нибудь этого дерзкого и шумного латинянина действительно выкупят и он посмеет еще раз выступить в боевом строю против воинов Магомета, собственный щит будет затруднять ему обзор боя.
Золото Амансульты нечисто.
Нечисто окружение Амансульты.
Нечисты старинные книги, над которыми почти бессонно склоняется голова монаха из Барре Викентия.
Целых два года после приступа болезни, овладевшей им на горе у верхних прудов, Ганелон, в назидание всем другим будущим возможным ослушникам Амансульты, провел в тесном каменном закутке на втором этаже старой сторожевой башни замка Процинта.
– Бедный Моньо, бедный Монашек, лучше бы ты умер, – без всякого сочувствия сказала Амансульта Ганелону, отправляя его в башню. – Ты нарушил мой запрет, ты поднялся без разрешения к верхним прудам. Я смогла бы прямо сейчас отрубить тебе ступню и отправить доживать твою несчастную жизнь в отдаленную деревню, но прежде ты никогда не совершал подобных проступков, поэтому я не буду сердиться на тебя. Ты просто сгниешь в каменном закутке, если я не захочу чего-нибудь другого.
За два года, проведенных во тьме и в сырости, Ганелон на ощупь изучил каждый камень, каждую доску, каждую щель своей темницы.
Он ничего не видел во тьме, но он много слушал – плач осеннего дождя за стенами, свист зимнего ветра, веселое перестукивание весенней апрельской капели, звон ручья, подмывающего башню, дальние раскаты грома, тонкий писк крыс, какие-то неопределенные шорохи.
Странные видения мучили Ганелона.
Но они и укрепляли его.
Мучаясь долгой бессонницей, иногда ночами Ганелон вдруг явственно видел перед собой обнаженную Амансульту. В странном смятении он чувствовал, что взгляд его ищет вовсе не отметку дьявола под левой грудью Амансульты, а пытается остановиться на самой ее груди.
Перивлепт.
Восхитительная.
Конечно, так подсказывал дьявол.
Иногда Ганелон явственно слышал в ночи отчаянный вопль своего отца, жестоко сожженного в собственном доме богохульником бароном Теодульфом, а позже, прислушиваясь к дальним чужим голоса и к каким-то совсем непонятным шорохам, он научился определять время во тьме.
Он часто читал молитвы на нескольких языках, зная, что Бога это не оскорбит, а ему придаст уверенности.
В конце второго года, изучив все, что его окружало, Ганелон с помощью божьей сумел раздвинуть голыми руками дубовые доски пола – камень в стене башни выкрошился.
Сплетя веревку из разодранной на полосы одежды, Ганелон спустился в нижнее помещение башни, сложил друг на друга сваленные там дрова и вновь аккуратно сдвинул над собой тяжелые дубовые доски.
В нижнем помещении башни было тихо, пахло пылью, массивная дубовая дверь была надежно заперта снаружи.
Тщательно обдумав свои возможности, Ганелон понял, что из башни ему не выйти и решил умереть здесь.
Но прошло некоторое время и он услышал крики над головой – стража хватилась узника.
– Святой Леонард, покровитель всех узников, помог несчастному Ганелону! – кричали одни.
Другие в ярости возражали:
– Нечестивого Ганелона унес дьявол!
«Бедный Моньо, бедный Монашек…»
Так шепнула старая служанка Хильдегунда, однажды, через несколько дней после исчезновения Ганелона, поборовшая темный страх и ночью отпершая дверь башни.
"Бедный Моньо, бедный Монашек… – дрожащим голосом шепнула она во тьму, открыв дверь, запертую снаружи. – Я не вижу тебя в темноте башне, но я знаю, я чувствую, что ты здесь. Господь научил меня помочь тебе, он не хочет твоей гибели. Теперь, Ганелон, ты можешь выйти из башни. Я открыла дверь. Люди спят, нигде нет охраны. Выходи, бедный Моньо, и я снова запру за тобой дверь снаружи, чтобы ни один человек ни о чем таком не догадался. Люди не понимают, как ты мог уйти из запертого помещения, не открыв дверей, не пробив крыши или каменной стены, они думают, что тебя унес дьявол. Одна я догадываюсь, что ты спустился на первый этаж башни. Я не знаю, как ты это сделал, но верю, что ты это сделал. Не надо тебе больше прятаться, Ганелон. Беги. Тебя не раз спрашивал брат Одо. Он много раз приходил сюда и даже ходил вокруг башни, пока его не прогнали дружинники. Выходи из башни, Ганелон, и тайными тропами, которые ты хорошо знаешь, иди в Барре. Там, в Доме бессребреников тебя ждет брат Одо. Он помнит о тебе, он много раз пытался помочь тебе. Теперь он сможет по-настоящему помочь тебе, бедный Моньо.
Два года, проведенных во тьме, многому научили Ганелона.
В смутных снах и в одиноких бдениях он при смеженных глазах, как четки, перебирал пережитое.
Перебирая пережитое, он часто задыхался от непонятной боли, постепенно перерождающейся в ненависть.
Он знал, Бог его не оставит.
За два года он по много раз перебирал в голове все слышанное им когда-либо от Гийома-мельника, от служанок замка Процинта и от дружинников, от старой служанки Хильдегунды, а так же от юной Амансульты и ее монаха-помощника из Барре.
Иногда ночами он явственно слышал как бы издалека мышиный голос монаха, слышанный им столько раз.
«Я передам все тонкости логиков… – видимо, Викентий из Барре, как все смертные, вовсе не был чужд гордыне. – Я приведу в должный порядок все доступные мне старинные труды, сохраню их дух, кропотливо заполню новыми знаниями каждую лакуну, дам подробный комментарий ко всем темным местам… Я докажу, что ошибочно считать философов людьми, всегда расходящимися во мнениях… Их труд всегда свершается во славу Господа… Законченный свод знаний я назову „Великим зерцалом“… Пусть он отразит, как зеркало, весь мир с его божественными законами…»
«Но настало ли время? – вслух сомневалась Амансульта, выслушав неутомимого монаха… – Хватит ли у тебя сил на такой огромный труд, к кому, кроме меня, ты сможешь обратиться за помощью? В свое время сам Торкват изливал душу в бесчисленных жалобах, а ведь он был сильнее тебя. Ты помнишь? Куда бы ни обратил я свой взор, так жаловался Торкват, повсюду я встречаю то ленивую косность, то завистливое недоброжелательство, а потому лишь напрасному оскорблению можно подвергнуть ученые божественные трактаты, предложив их диким человекоподобным чудищам скорее для надругательства, нежели для изучения.»
