— Отстань, мамка, убью! — хрипло буркнул он, и мать, на миг протрезвев, ужаснулась и больше не приставала.
Зато с односельчанами он был уважителен, чем выгодно отличался от своих хамоватых одногодков. Все жалели парня и, как могли, облегчали его непростую жизнь.
Валерка закончил семь классов и стал работать в колхозе. Приходил утром к правлению, получал наряд и шел туда, где в этот день требовались просто крепкие руки, пусть и не очень умелые. Все свои надежды на будущее он связывал с предстоящим призывом на службу. Но до этого счастливого дня нужно было еще не один год мантулить в колхозе, что называлось в ту пору почему-то «крутить быкам хвосты».
Со службой Валерке повезло: он, как и мечтал, попал в танковые части и к исходу своего срока дослужился до старшего сержанта. Он вернулся домой весь в значках и с медалью, крепкий и ладный, вернулся, хотя больше всех мечтал покинуть деревню и уехать куда глаза глядят, лишь бы подальше.
А через неделю от цирроза печени умерла мать. Она последний месяц совсем ничего не ела, и только неизменная бражка приносила ей некоторое облегчение. Когда гроб с телом Глафиры спустили в могилу, Валерий первым бросил горсть земли и сказал глухо, но так, что эти слова слышали все: «Прости меня, мама…» И люди поняли, что это лишь обычные ритуальные слова, поскольку мать во всем была виновата сама и даже на том свете должна теперь молиться за своего такого сыночка.
А потом, когда народ стал расходиться, Валера остался у могилки один и простоял там весь день, вытянувшись по-солдатски, словно в почетном карауле. И опять люди решили, что сделал он это из уважения лишь к материнскому званию, а не к памяти конкретной своей мамаши.
И никто, совсем никто не проронил на этих похоронах ни единой слезы. И не было никаких поминок. И не потому, что у Валерия не было денег, люди бы ему обязательно помогли, никто бы не отказал, просто он сам так решил. Никаких поминок, и все тут. Конечно, это не совсем по-людски, но сыну, в конце концов, лучше знать.
Из тех ребят, что уходили вместе с Валерой в армию, ни один не вернулся в деревню. И потом, сколько было призывов и весенних и осенних, редко кто возвращался домой. Родственники на людях гордились удачно устроившимися в городе парнями, хвастались даже, но деревня выглядела, как осиротевшая, брошенная детьми старая мать.
Тем большим уважением среди односельчан пользовался Валерий, теперь уже Никитович. Он, хотя и не был шибко образован, мог бы даже и должность занять какую-нибудь. Как-никак старший сержант запаса, да еще и медалью в мирное время награжденный. Но он дни и ночи возился со своим трактором и ничего другого знать не желал.
— Надо кому-то и землю пахать, — каждый раз отговаривался Валерий, — а на должностях пускай молодые специалисты сидят.
И еще одна необычность была у бравого старшего сержанта. Придя из армии, парень как будто совсем даже и не собирался подыскивать себе невесту. А для деревни это слишком необыкновенно, чтобы не броситься в глаза.
Валерий все мыл да чистил свой трактор, копался в огороде, изредка ходил в клуб, в кино или в библиотеку, но на танцы — никогда. Скорее всего, он и танцевать-то не умел. Даже мудрые колхозные начальники стремились при разнарядке всегда посылать парня поближе к девчатам, они ведь думали, что ему просто пока ни одна не приглянулась. А он крутился на тракторе среди этих потенциальных невест, и все молчком. А на всякие шуточки с их стороны отвечал либо односложно, либо вообще не отвечал.
И вдруг однажды Валерий объявил, что надумал строиться. И это вызвало, конечно, всеобщее одобрение, но и некоторое недоумение и даже, пожалуй, обиду. Разве бы колхоз отказал одному из лучших своих работников? Вон сколько двухквартирных коттеджей ставят студенты каждое лето.
Но Валера пожелал своими руками построить большой крестовый дом на собственный вкус, и все, конечно, с уважением отнеслись к такому вполне человеческому желанию.
«Жизнь немало покорежила парня, — решили все, — привык с пеленок к самостоятельности, пусть строится, а тогда уж женится…»
От помощи Валера не отказывался, и помощь предложили все. И колхоз, конечно же, не остался в стороне. Все как полагается. И просторный, высокий домина вырос с краю деревни за одно лето.
— Ну вот, моя хата с краю, — пошутил Валерий, благодаря людей за помощь.
Помощники отобедали напоследок, как заведено по русскому обычаю, правда, без вина. Это было в диковинку, но, поскольку все свои, никто не обиделся. Люди разошлись по домам, наказав хозяину не тянуть со свадьбой и не забыть прислать приглашения, на что Валерий уклончиво усмехнулся.
Люди ждали, а он все чего-то тянул, обустраивал свое гнездышко, выпиливал резные наличники, деревянного петуха на крышу, узоры всякие на ворота и крыльцо. И как-то постепенно люди поняли, что Валера не женится никогда. Что, видно, память детства сделала его таким. Это бывает, хотя и редко… Особенно отчетливо поняли, когда он сделал на воротах огромную надпись желтой масляной краской: «Братья! Вам здесь рады. Добро пожаловать!»
Сперва люди малость испугались. Уж очень им это напомнило покойную Глафиру. Конечно, Валерка другого сорта человек, но чем черт не шутит…
— Нет, — твердо рассеял опасения Валерий, — это для тех, кому плохо. Но только для трезвых.
И постепенно потянулись люди к дому на краю деревни. Сперва свои, деревенские, а потом и заезжие. И постепенно все стали привыкать, что есть в этом доме для каждого и доброе слово, и нехитрая еда, и теплая печка. Так же, как когда-то у матери, дверь в этот дом никогда не закрывалась, только ни разу не было в нем пьяных застолий, дыма и чада хмельного забытья. И потом люди уже удивлялись, как это раньше никто не додумался строить на земле такие всеобщие дома, ведь это же так просто и так необходимо.
А кроме людей, не сразу конечно, с годами стали навещать этот дом птицы и лесные звери, попавшие в какую-нибудь беду. Валера своими руками устраивал птицам гнезда под крышей, подкармливал их, лечил зайцев и даже мышей. А один медведь-шатун, который мог бы наделать немало бед в округе, однажды на всю зиму определился к нему на постой. И потом, на другой год, Валерий пошел с лопатой в лес и вырыл для этого медведя хорошую берлогу, чтобы тот больше не мыкался по чужим людям. И был тот медведь не какой-нибудь лентяй-иждивенец, а просто старый и хлипкий для серьезной работы.
Шли годы, и Валерий потихоньку старился. И однажды, когда был он уже совсем старым, а дом по-прежнему новым, кто-то спросил в шутку:
— Слушай, Валер, несправедливо как-то выходит, все тебе знакомы, все тебя навещают, а почему до сих пор инопланетяне не наведывались?
