– А провокации возможны,- добавил он негромко и значительно.
Все притихли. Когда капитан поинтересовался, есть ли вопросы, Фофочка вдруг поднял руку и спросил, какие возможны провокации. Кто-то засмеялся. Бережной насупился, помолчал, потом ответил, что возможны самые различные провокации. Например, будут бесплатно предлагать выпивку. Дед Резник подумал про себя, что за сорок пять лет скитаний по белу свету нигде от Архангельска до Веллингтона ни разу не посчастливилось ему нарваться на такую провокацию. Однако промолчал: теперь все может быть, теперь времена другие…
Потом Айболит выступил с короткой исторической справкой, рассказал о маврах, испанцах и англичанах, кто кого когда побеждал.
Потом объявили, кому ехать с утра в город, а кому с утра красить нос и кто поедет в город в 14.00 и кто в 14.00 заступит красить нос. Тут Сашка узнал, что ему ехать утром, а Анюте вечером, и ужасно расстроился. Так расстроился, что решился идти к капитану просить отправить его тоже утром.
Пошел. Аргументов по работе у него не было никаких: радиостанция в порту не работала. Капитан и слушать не стал его лепет, замахал руками и сказал, чтоб он не морочил ему голову, а шел бы лучше к Бережному; вникать он, капитан, в это дело не будет, не надейся. "И не все ли равно, черт вас всех задери, когда ехать?!"
Когда Сашка пришел к Бережному, Николай Дмитриевич встретил его приветливо, но в ответ на просьбу перевести его в другую группу сказал, что расписание утверждено капитаном-директором БМРТ и ломать его никому, даже ему, Бережному, не позволено, иначе не надо, было бы составлять и утверждать никакого расписания и что, если капитан-директор издаст приказ, отменяющий это расписание, составит и утвердит новое, то у него, Бережного, никаких возражений не будет.
Сашка скис. Зыбин застал его в каюте лежащим на койке прямо в резиновых тапочках – сроду не было, чтобы Сашка в обуви на койку завалился,- и сразу все понял.
– Не разрешает? – спросил Юрка.
– Ну не все ли ему равно, паразиту?! – Сашка встрепенулся.- Любой приказ обязан иметь смысл. Какой тут смысл, объясни! Объясни мне, и я заткнусь, но ты мне объясни! – Он ударил кулаком по подушке.
Юрка молчал.
– Молчишь? – зло спросил Сашка.- Под банкой ты много говоришь, прямо оратор, борец за справедливость, а сейчас вот что-то не слышно тебя!
"Ведь он прав,- вдруг подумал Юрка.- Почему мы все смелые только на словах? Вообще-то мы такие смелые, такие честные, так рубим правду-матку. А как до дела доходит – в кусты. Если только нам самим хвост не прижмет, все норовим отмолчаться…"
Бережной сидел за столом под списками, когда в дверь каюты постучали.
– Да-да,- отозвался он.
Зыбин стоял на пороге, аккуратный, подтянутый, почти по стойке "смирно".
– Разрешите…
– Прошу, прошу… Садитесь…
– Николай Дмитриевич, у меня к вам одна личная небольшая просьба,сказал Юрка совершенно спокойно и как-то очень достойно.
– Пожалуйста… Всем, чем могу…- Бережной еще не знал, о чем будет говорить Зыбин, но был уверен, что просьба его как-то связана с Гибралтаром.
– Не разрешите ли вы мне во время стоянки съехать на берег во вторую смену – вместо Сергеевой? А она поедет в первую?
– Это зачем же? – спокойно спросил Бережной и подумал: "Ну-ка, что ты, интересно, ответишь? Что ты придумал на такой случай?"
– Я объясню. Дело в том, что Анюта Сергеева с камбуза и Саша Косолапое любят друг друга и хотели бы вместе съехать на берег. Погулять, посмотреть город…
Всего ожидал Бережной, но только не этого. Всякого ловкого обмана, всякой хитроумной лжи, но не правды.
– Понимаю, понимаю,- Бережной взглянул прямо в зрачки Зыбина,- хотя и не одобряю, прямо скажу. Любовь – дело хорошее. Но всему свое время. Приплывем домой – пожалуйста! Люби сколько хочешь. А тут – загранплавание. Пять миль до берега. И берега, сам знаешь, какие это берега… Не наши с тобой берега.- Николай Дмитриевич успокоился, обычная уверенность уже вернулась к нему.- Так что давайте-ка попридержим нашу любовь.- Он припечатал ладонью стол.- Приказ капитана-директора из-за любви ломать не будем. Ясно?
– Ясно,- ответил Зыбин.
– Ну вот и отлично…
– Ясно, что вы поступаете неправильно. Бережной резко обернулся. •
– А об этом не вам судить, товарищ Зыбин!
– Я высказываю свое мнение,- твердо сказал Юрка.
– А меня не интересует ваше мнение! Ясно?!
– Вот теперь ясно окончательно.- Зыбин повернулся и вышел.
Он возвратился в свою каюту, когда Сашка уже ушел обедать. Это хорошо: хотелось побыть одному. Лег на койку. "Вот так. Вот так теперь всегда. Это сначала трудно, а потом уже невозможно будет иначе. Надо привыкнуть быть человеком. Как хорошо! Словно умылся чистой холодной водой…"
Он закрыл глаза.
Когда Сашке после обеда пил в столовой компот, а Анюта вытирала столы, он рассказал ей о том, что ходил к капитану и к первому помощнику и что ничего не вышло, вместе на берег им сойти не удастся. Анюта улыбнулась ему в ответ. Так она еще не улыбалась ему и сказала просто:
– Потерпи немного. Ведь совсем скоро дома будем…
После этих слов Сашка не мог пить компот и убежал. А потом, когда она уже ушла на камбуз, ворвался туда, как сумасшедший, с листком белой бумаги и карандашом. Бросил листок на стол, заставил Анюту приложить ладонь к листку и начал обводить ладонь карандашом. Было щекотно, когда карандаш полз между пальцами, Анюта смеялась и все спрашивала:
– Зачем зато тебе? Слышишь, зачем?
А он схватил листок и умчался.
Поднялись рано, сами, без побудки. Мылись, брились, чистились. У Фофочки обнаружился гуталин, набежали, вымазали банку в пять минут. За утюгом стояла очередь. К Коле Путинцеву, который на корме ровнял машинкой виски, тоже стояла очередь.
Не успели позавтракать, как из-за волнореза выскочила красно-белая моторка, понеслась к траулеру. Это был шипшандлер, но уже другой, не тот, что приезжал вчера. Этот из банка, деньги привез. На носу моторки и на спасательных кругах значилось "Tatiana",- шипшандлер работал с русскими. Молодой, улыбчивый парень в дождевике. Помахал рукой.
– Добрый день! – сказал совсем без акцента. Прошел к капитану.
Город, огни которого видели ночью, утром оказался совсем другим – куда меньше вчерашнего. На вершине скалы, кроме радиомачт, виден был теперь ровный строй светлых домиков, похожих на казармы или бараки. Ниже их проглядывалась в зелени дорога. Внизу город распался на отдельные кубики домов, больших, желтых, этажей в шесть, и совсем маленьких, сливающихся за пакгаузами порта в плоскую пеструю мозаику. Слева далеко выдвинулось в бухту насыпное поле аэродрома. На краю его чернели ангары и ярко блестели маленькие крестики самолетов. А вокруг был порт. Ветер носил чаек, как обрывки газет. Горы угля, юрты нефтехранилищ, краны, похожие на скелеты доисторических ящеров, тех, которые ходили на двух ногах…
