— Ну, значит, отъездился. Слезай давай, по быстрому.
— С какой это стати? — Я облокотился о руль. Ромашка слышал нас, потеплел, недоуменно спрашивая — в чем дело?
— Хорош умничать. — В руке второго, с косичками, сверкнуло лезвие. Ого.
— Парни, это всё незачем. Ромашку я вам не отдам.
Они не поняли.
— Какую еще ромашку? Ты чё, сбрендил?
— Да не, он цветочки выращивает. Вот и заговаривается.
Они полукругом стояли. То есть трое полукругом, а еще двое — чуть позади. Не прорваться. Первый, с сережками, соскочил… еще один — в полной готовности прийти на выручку своему товарищу…
Я мог не сопротивляться. Если бы послушно слез, шанс был легко отделаться. А может, и нет — глаза у них были, как у обкуренных баранов, если такие существуют. Кровью налитые и пустые. И все равно, вдруг удалось бы? Но Ромашку отдавать не хотелось, даже при том, что уверен был — мотоцикл ко мне вернется. А в драку лезть — не смейтесь. Против пятерых я ничего не стою. Да, по чести сказать, и против одного амбала — не очень, особенно если у того нож или обрезок трубы. А у них, кажется, были не только ножи.
Представил, что скажет Адамант, увидев меня с разбитым носом — это если меня сразу выбросит на трассу. Скривится — при не слишком подвижном его лице сие действует, как пощечина.
Да и не в Адаманте дело. Тогда, у скверика, я просто сбежал. Рассудил верно, уж до того разумно… А туда приехала "скорая". И "волчата", если я от них уйду, разъярятся и пойдут искать себе новую жертву. И ей-то достанется по полной.
Заметив, что я вроде как решил попробовать прорваться, первый оскалился:
— Ну все, кончилось мое терпение! — нож блеснул в открытую. И хозяин держал его, кстати, уверенно… Кто тянул меня за язык?
— Бывает, что терпеть невмоготу. По ночам тоже недержание?
Они быстро повытаскивали свой арсенал. Хоть огнестрелки не было…
— Ну все, — повторил первый, чуть пригибаясь. Ударил — я успел отклониться.
Рядом возник второй, с косичками:
— Ты сейчас смелый? Ничего, замолчишь скоро.
Вот тут мне стало нехорошо, потому что я вспомнил Юлу. Ее тело нашли у откоса — может, такая вот шайка развлекалась. Ехали себе, а девчонка голосовала у обочины. Вот и решили… то ли позабавиться, то ли сорвать злость. На ней же места живого не было, рассказывал Адамант. Ее убили, вроде как дети букашкам лапки отрывают… зачем, спрашивается? Сама-то Юла никогда о прошлом не говорит, разве что байку какую расскажет.
И еще вот тут я понял, что мне плевать на все, что скажут хорошие люди. Потому что всякой швали развелось, как тараканов в грязной квартире… и пусть я тоже буду сволочью, но я это сделаю. Потому что есть вещи, которых допустить не могу.
Я тронул бок Ромашки — мотор сам завелся. "Волчата", что не слезали, обрадовались, решили, что я хочу прорваться мимо них — или сквозь них, потому что подворотню они перегородили совершенно. Это двое, что рядом были, не успели сделать ничего — Ромашка быстрее был, и большим, чем мотоцикл.
Я дал задний ход, и рванулся в темный проем справа. "Волчата" удивились очень, но мозги у них уже сильно поплыли — решили, что попросту не заметили еще одной узкой улочки. А я не стал объяснять, что это отнюдь не улочка, и откуда она взялась. На трассе разберетесь…
Пленка взвыла от ужаса — то ли потому что я никогда проходов не открывал, то ли оттого, что я вообще делаю. Нахваталась морали нашей, человеческой? А я и сам с трудом понимал, что делаю — но потерпи, моя хорошая…
"Волчата" с трудом развернулись рванули за мной. Время они потеряли, и ехали цепочкой — я мог бы оторваться, уйти. Но я все вспоминал испуганные глаза Юлы на памятнике. Вот ведь бывает — а в жизни, тьфу, то есть, уже после жизни — она веселая…
На шоссе падал снег — мелкий, плотными крупинками. "Волчата" вылетели на трассу следом за мной, разгоряченные — осознать испуг они не успели, хотя их тело наверняка уже вопило от ужаса. Я готов был гнать Ромашку прямо по всей трассе, до грунтовой дороги — но перед его носом светлая сталь взлетела, преграда непреодолимая.
Адамант — руки раскинуты крестом, светлый плащ развевается — не от ветра, это он сам с собой ветер принес. А лица я не видел. Меня скрутило так, что я мог только мычать, вцепившись в ледяной руль.
Рев моторов я слышал, он разрывал тишину не так, как Ромашка. Пение моего друга звучало чистой нотой, а тут будто кричали раненые быки.
А потом стало тихо-тихо, снежинка упадет — и то будет слышно. Смотреть на мир не хотелось. Ничего не хотелось. Пусть бы меня живьем зарыли в яму, засыпали толстым слоем земли… чтобы никогда ни звука, ни запаха, ни света не прорвалось.
— Мики, что ты наделал, — голос шуршал пожухлой травой.
А двое ребят, "волчата", съежились на земле подле своих мотоциклов, головы в плечи, и сверху сомкнутые ладони.
— Ты уверен, что вправе решать чужие судьбы?
У меня льдинки в горле застряли, колючие и не тают. Я ведь не хотел убивать… то есть, я хотел, чтобы они на своей шкуре… Ярость была — лютая стужа, когда поворачивал на Ромашке туда, откуда живым чаще всего нет выхода. Вот и остались от ярости — осколки в горле.
— Я отведу… — меня хватило на шепот. Но Адамант не умел быть снисходительным.
— Отведешь. К грунтовой дороге.
И повернулся — идти прочь. Я готов был зубами вцепиться в его рукав, лишь бы только не уходил. Голос пропал совсем, но удалось выдавить сиплое:
— Что там произошло?
— Взорвался баллон газа. Трое выживут.
Тело не слушалось — не то свинцовое, не то резиновое. Они бы и сами добрались, наверное. Ну и зверьки всегда на подхвате. Но я просто не мог бросить, и Адамант ни при чем — я сам не сумел бы… Дико звучит, понимаю. Один из них, явно младше меня, все оглядывался, губы облизывал, и лицо было такое растерянное. Я завел Ромашку, и те последовали за мной, как тень за хозяином. Оба всю дорогу молчали.
Най проснулся от звонка в дверь. Замычал раздосадовано, перевернулся на живот и уткнулся носом в подушку. Звонок не стихал, натягивание одеяла на уши не помогло.
Выругавшись, он встал и направился к двери.
— Кого еще принесло?!
И, услышав ответ, ошарашенно замер, потянулся к замку. Люди в темно-серой форме появились на пороге, по-хозяйски оглядываясь вокруг, один протянул Рыси бумажку, на которой было что-то написано.
— Какого… — он не успел даже протереть глаза, ничего не соображал, и, что видит перед собой ордер на обыск, сообразил не сразу. Но и без него ничему не препятствовал, слишком растерялся.
