Тогда я решил немного сымпровизировать. Первоначальный мой план состоял в том, чтобы оставить в распоряжение Александра свой автомобиль. Следующим утром я улетал из тех краёв навсегда. Сказать, что накануне отлёта я поехал в соседний городок к Александру только потому, что у него был такой же, как у меня, Пежо? Нет, полагаю, что и здесь оставило свой след подсознательное. Без участия моей воли оно работало над зафиксированными памятью тогда, в казино, прямым взглядом и открытым выражением лица Александра - и теперь подсказало мне путь действия.
Как бы то ни было, увидев деньги, которые Александр простодушно пытался мне вернуть, я изменил своё намерение. Дом его стоял на отшибе, в тихом месте. Из прихожей, где мы разговаривали, слышно было, как стучит в темноте дождь.
- Нет, Алек, этим деньгам мы найдём другое применение, - сказал я.
Он был неглуп. Он услышал в моём голосе что-то такое, что заставило его замолчать и уставиться на меня побелевшими расширенными глазами.
Я запер дверь на ключ и вынул штепсель телефона из розетки. Александр пытался мне помешать, но я отстранил его одними вытянутыми пальцами. Бедняга, он считал себя крепким парнем! Меня порою посещает жалость к моим объектам... (Это может прозвучать странно, но ведь только примитивные организмы предсказуемы).
Я не применил никакого насилия. После отключения телефона я даже не прикоснулся к нему. Я только говорил и смотрел ему в глаза. Этого оказалось достаточно, чтобы он прожевал и проглотил не всю пачку - я опять его пожалел - но не менее десяти тысяч. Всё остальное я неторопливо, бумажку за бумажкой, сжёг в камине. При свете этого огня было уютно вести беседу. Точнее, монолог, ибо он лишь молчал и безотрывно глядел на меня глазами, в которых радужный кружок был сплошь обведён белком.
Под утро я улыбнулся Александру и сказал:
- Тебе, мой друг, хватит ума, чтобы никому не рассказывать о нашей сегодняшней встрече. Мне никто ничем не сможет повредить, а тебя поднимут на смех. До свидания! Утром увидимся на работе. А вечером, если захочешь, сможем продолжить наш разговор.
Он молчал, не мигая и не сводя с меня глаз, которые, казалось, расширились ещё больше.
- Алек, воспитанные люди, когда уходит гость, говорят до свидания.
- Д-до свидания.
- Это лучше. До свидания, Алек. Хм. Да ты, кажется, поседел. Нехорошо, нельзя так распускаться.
Всю дорогу я не отпускал педаль акселератора от пола. Километров за двадцать до аэропорта меня остановил полицейский, чтобы выписать штраф, который мне уже не суждено было оплатить. Рассматривая в бледном свете утра его грузную фигуру в униформе, большое лицо и светлые усики, я думал: вот был бы занимательный объект! Но думал отвлеченно, устало.
Та ночь поныне осталась моим непревзойдённым шедевром.
Несколько лет назад я узнал, что Александр после моего отъезда пытался покончить с собою. Спасла его случайность: сосед заглянул в дом, чтобы одолжить бензопилу, и успел вынуть Александра из петли. Тогда я поздравил себя с тем, что предусмотрел и подобный вариант: после съедения денег заставил Александра принять слабительное, а затем многократно смыть унитаз.
Глава десятая.
Последняя
Всю ночь они не сомкнули глаз, то отдыхая за разговорами, то снова, как голодные, набрасываясь друг на друга. Фёдор Ильич только покрякивал, дивясь собственной прыти: и двадцатилетнему бы не стыдно. От Риты он ушёл, когда уже брезжил рассвет. Шагая по пустынным улицам, глубоко вдыхал, перебирал в голове подробности прошедшей ночи. Славная, ах, какая славная бабёнка! Почему так складывается: чем ни лучше женщина, тем обиднее судьба? Ритуля ещё молодец, хорошо держится.
Сам себя останавливая, опять не удерживался и засматривал в будущее: где наша не пропадала? Загвоздка: дочь у неё. Двенадцать лет - это не шутка. Не заставишь чужого мужика папой звать. Но - и постарше, бывает, слюбливаются. И свой бы ребеночек народился? Рите ещё не поздно. Да и самому Фёдору - кто даст сорок семь? Разве что голова седая. И был бы сын.
Сын!
Дочка тоже хорошо, но дочь у Риты уже есть, а сын для мужика - это особо. Фамилию ему можно было бы двойную устроить: Сегедин-Батырханов. Чтобы оба рода остались звучать. Есть знакомая в паспортном столе (гуливал, грешным делом), помогла бы.
Всего перепробовал на своём веку Фёдор Ильич, а вот семьи завести не довелось. Не встретилась, что ли, подходящая женщина. По молодости, ещё в Караганде, влюбился в одну. Хотел жениться - это в семнадцать-то лет! Но пронесло, и с тех пор, сколько их Фёдор Ильич не перебирал, ни на одной не спотыкнулся.
Может, Риту ему Бог послал напоследок?
Погуливает она, и даже за деньги - это Сегедин понял сразу, да и справки кое-какие успел навести. Город-то маленький. Но это молодёжь пускай целок ищет. Он, Сегедин, тёрт-перетёрт, у него понимание: какая по шлюшьей своей натуре, а какая иначе. Рита, похоже, больше от тоски да от нужды. С прежнего-то её сожителя какие взятки? Знает его Фёдор Ильич прекрасно. Что и зарабатывает на своём снабженце - это после лайнеров-то на полторы тысячи контейнеров! - всё пропивает да спускает по подстилкам последнего разбора.
Дома Фёдор Ильич первым делом стал под холодный душ. Эх, не всё ещё здоровьишко прогуляно! Позавтракал основательно, и уже собирался идти в мастерскую, где поджидали его две Тойоты, как зазвонил телефон.
- Выручай, Ильич, - зачастил в трубку разводящий Подопригора. - Надо на разъездном на Одиннадцатый сходить, завести им соляры. Снабженец на той неделе продинамил, погоды испугался, а теперь твой брат с карьера зовёт, слёзно просит: у них производство становится. И сам Двести двенадцатый, как сломался тогда, так и стоит в ремонте.
- Погода ли разъездному? - усомнился Фёдор Ильич.
- Прогноз хороший. Я бы сам сходил, да тут одно к одному: жена на Большой Земле, а у ребёнка температура сорок, не оставишь.
- Не могу, Игорь Марьянович, - разводящий молод, но Фёдор Ильич зовёт его всегда по отчеству. Неплохой парень, хотя и с гонором. - В мастерской три машины ждут (прибавил для весу), клиенты и так ругаются. Да пошли ты моториста одного - не дойдёт, что ли?
- Эх, Ильич, ты что, не знаешь этого говнюка? Он соляру наполовину разбодяжит, потом санкций от артели не оберешься. Сам знаешь, они нам одни своевременно платят. За их счёт зарплата всему отделу. Помоги, Ильич - кроме тебя, некому.
Сколько себя помнит - никогда не мог Фёдор Ильич отказать, когда говорили ему: кроме тебя, некому. В молодые годы гордился, теперь плюётся и ругается, но делать нечего - привычка осталась. Заодно и брата проведает.
Это нужно, хотя говорить со Степаном тяжело. Всё жалуется на судьбу и на Фёдора смотрит зло, будто брат во всех его бедах виноват. Тяжело, но надо. Кровь одна.
