Человек выскочил из этой мглы словно дух утопленника болотной трясины, сразу же протягивая грязную руку и тараща ничем не прикрытые глаза с багрового лица, а краски кожи перетекали с его шкуры на бродяжьи лохмотья, а краски одежды перетекали в окружающие испарения, краски же испарений стекали из тумана ему на кожу: дух, упырь, холодное привидение. Схватил за локоть и выплеснул (а говорил по-польски):
— Он — демон Льда! Беги! Отца вашего пожрал! Польшу пожрет! Не верь Старику! Не…
Бабах, туман вмазал ему по шее кривой газовой трубой, и привидение свалилось на землю, то есть — на лед, не закончив своего предостережения. Я-оно отскочило под стену, толстые, клубневидные рукавицы снова не могли поспеть с расстегиванием шубы, чтобы добраться до свертка с Гроссмейстером под нею — пока дух второй, со своей газовой трубой из мглы выступающий, материализуется окончательно и обретет краски материи, этой твердой материей не разобьет голову. Он: мираже-стекольно-вязаная маска под медвежьей шапкой, шинель с отворотами, войлочные сапожищи, кожей выше колен обмотанные; здоровенный мужик, тьветистым дыханием сквозь маску плюющийся, за ним светень сильная на радужном тумане.
Сделал шаг, другой — бежать, а ноги и не убегают, стрелять — Гроссмейстер в тряпках запутался; сделал третий шаг, и тут лапища квадратная мигнула где-то на высоте уха незнакомца, и залился мужик кровью из под подбородка, словно подсвинок резаный; и свалился он на землю, то есть — на лед, словно тот же подсвинок, только уже зарезанный. Бах, стукнула чугунная труба. Господин Щекельников стряхнул штыком, лезвие замерцало, словно крыло бабочки.
— Под фонарем полежит, от черта не сбежит. А уважаемый господин пущай берет жопу в руки; я же еще должен клоуна прибрать, пока не примерз.
— Но!..
— Давай, давай!
— А тот, другой?
— А чего ему, дышит. Или добить?
— Кто он вообще такой?!
— А то господин благодетель их не знает? Я же говорил, что следят. Ну, давай уже, иди. Вон там подождешь — видишь огни? Трактир какой-то или кабак. Сидеть над водкой, с людских глаз не сходить. Как только справлюсь, приду. Ну!
Мелкой рысцой побежало к синецветным окошкам пивной. Только отряхиваясь от снега в сенях заметило отсутствие папки с документами из архивов «Руд Горчиньского»: упустило где-то возле трупа. Возвращаться за ней — да где там! Село возле печки в самом дальнем углу, глотнуло одну — другую рюмку, и только тогда рука перестала дрожать, стиснутая на шейке графинчика с николаевкой. Господин Щекельников был прав, это успокаивает: людской говор и та особая духота российских пивнушек, впечатление тесноты и близости ближнего, даже если помещение полупустое, и двери настежь открыты. А тут нагретая внутренность останется плотно замкнутой в связи с морозом и метелью снаружи, только сквозь маленькие окошки в невысоких стенах видна снежная мгла. Потолок повис низко, ниже даже, чем азиатское небо. Человек приклеивается к человеку.
С усилием отвернуло мысли от нападения. Третья рюмка растопила лед в костях. У-ух! Развалившись на лавке, прикрыло глаза. Выходит — выходит — выходит, и вправду шествует по отцовым Дорогам Мамонтов. Даже страх, как близко за ним. Еще несколько месяцев у Круппа, и наверняка до последних мелочей расписало бы идентичные проекты добычи тунгетита из сердца Зимы. Одно лишь преимущество следует из обмана: отец не располагал насосом Котарбиньского, нелегко было ему сойти на менее очевидные тропы. Ему приходилось доходить до всего с трудом, поэтапно, одна догадка за другой, один эксперимент за другим, по узкой дорожке логических неизбежностей. Действительно ли он колол зимовников какой-то черной химией? Начал ли подобные исследования какой-нибудь из зимназовых концернов? Как это узнать? Ведь это было бы их величайшим секретом.
…Подойдем тогда с другой стороны. В чем дело с метеорологией? Геология, гидрография, метеорология. Возможно, здесь нечто a propos[287] байкальской гипотезы: мертвые, сплывающие под лед Байкала, стекающий тунгетит — но как он сплывает, раз все здесь замерзло? Хмм, а все ли действительно замерзло? Что там говорил профессор Юркат о сложностях с пробиванием колодцев в вечной мерзлоте…? А исследования Бусичкина — поразмыслим — если тунгетит и вправду является элементом, то он не теряет тунгетитовых свойств после сжигания, окисления, растворения, синтеза или какой-либо химической обработки его соединений — в самом конце всегда это будет тот же самый атом тунгетита. Точно так же может выглядеть дело и со всякими зимназовыми молекулами. Возьмем те громадные таежные пожары, те потопы огня и дыма, идущие тысячами верст по Сибири — ведь видело же такую стену стихии. Правда, еще за границами Края Лютов. Но ведь все это кружит, заворачивает, не уходит в космос; метеорология, гидрология и геология образуют замкнутый круговорот. Разве после Столкновения там не горели леса? А Великий Пожар Иркутска? Впрочем, сейчас все это, видимо, происходит даже в большем масштабе. Вспомнились промышленные дымы над Холодным Николаевском. И Черное Сияние — Черное Сияние, тоже, по-видимому, подчиняющееся законам атмосферной механики. В германских чернофизических журналах имеются гипотезы: о тьвете, возбуждаемом электромагнитным излучением или электрическими разрядами в летучих соединениях тунгетита, убегающего в небо над Краем Лютов. Канешна, не зная работ доктора Теслы, им не ведомо, что таким образом пробуждается не только тьвет. Потом простые люди прячутся за мираже-стеклами, щекельниковы плюют через плечо, а ксендз Рузга осуждает с амвона сатанинские наваждения. Ведь как жить изо дня в день в этих мощных све-тенях, под диким тьветом, бьющим с небосклона с силой бури, как жить в обстановке безостановочного гадательного сеанса? А тут еще вдобавок — люди зажигают тьвечки, жуют тунгетитовый табак, глотают черно-аптечные порошки, вдыхают черный опиум; они живут среди зимназа, на зимназе, в зимназе. Все это входит в их организмы; а они этого не осознают, не думают об этом, но он ведь входит. Канализация! Я-оно усмехнулось про себя. Вот что он имел в виду! Ведь остатки выделяются, и все это, вместе с другими нечистотами, стекает в землю, и входит в сеть водных стоков — если те пока что не замерзли. Людские сборища — это натуральные коллекторы тунгетита. Вспомнился сон, порожденный шаманским дымом: Холодное железо стекает черными реками в Подземный Мир.
…Но ведь Дороги Филиппа Герославского ведут еще дальше. Здесь я-оно обманывает с помощью насоса Котарбиньского, но отец обладал существенным перевесом, следующим из участия в той экспедиции, которая подошла так близко к месту Столкновения, как никакая другая впоследствии. Базовые вещи он брал в качестве основы, ему не нужно было догадываться, не нужно было выдвигать гипотез. Через десять лет его амнистируют с приказом поселения в Сибири. Домой он не пишет. Живет у дружка-сапожника в ледяной дыре. Нанимается на работу в зимназовую компанию. У него рождается внебрачное дитя. Он братается с мартыновцами, зимовниками из холадниц. Входит в договоренности с пилсудчиками — или это пилсудчики ведут с ним какие-то переговоры. Планирует геологические исследования стоков тунгетита, чернобиологические эксперименты на людях. Но. У него умирает новорожденная дочка. Иертхейм насылает на него охранку. И отец бежит. Куда? Сразу же на север? Через несколько месяцев здесь уже ходят рассказы о Батюшке Морозе. Якобы, тот ведет целые деревни на самозаморожения. Годами паломничает по странам Льда, все время возвращаясь на Подкаменную Тунгуску, как это следует из рапортов Министерства Зимы. Разговаривает с лютами.
