Планш более внимательно рассмотрел робота.
— Если бы она была роботом, если бы она по-прежнему функционировала, по-прежнему находилась на Тренторе, зачем бы ей позволять, чтобы ее взяли в плен?
— Да затем, что она теперь — не лучше ведра с электролитом, старая развалюха! — рявкнул Синтер, взмахнув руками и гневно глядя на Планша. — Развалюха! Мусор, который можно выбросить на свалку. И несмотря ни на что, для нас она ценнее всех сокровищ на Тренторе.
Он обошел робота по кругу. Тот и не пытался следить за ним взглядом.
— Интересно, как бы так исхитриться, чтобы получить доступ к ее воспоминаньицам… — задумчиво пробормотал Синтер. — А если мы до них доберемся, что мы, интересно, узнаем…
Линь Чен позволил своему камердинеру Крину облачить его во все регалии, полагающиеся при выступлении в роли не только Председателя Комитета Общественного Спасения, но и председательствующего на суде.
Фасон, покрой и цвет мантии Чен выбирал сам, и для себя, и для своих сотрудников, помогавших ему в ведении судебных процессов. При этом он воспользовался элементами дизайна одежды, принятыми сотни и даже тысячи лет назад. Первым по порядку следовало надевать самоочищающееся нижнее белье, которое, собственно, Чен носил постоянно, а не только в таких торжественных случаях. Оно приятно пахло, было мягчайшим и легким, как воздух. За бельем последовала черная сутана длиной до лодыжек. При ходьбе ее подол едва касался босых ног. Поверх сутаны надевали стихарь — красный, расшитый ослепительно золотыми нитями. Довершала наряд скромная приталенная мантия темно-серого цвета. Поверх коротко стриженных черных волос надевалась обтягивающая шапочка с двумя темно-зелеными лентами, свисавшими за ушами.
Как только Крин завершил его облачение, Линь Чен посмотрел на свое отражение в зеркале, затем придирчиво осмотрел себя со всех сторон с помощью голографического имиджера. Одернув мантию и немного поправив шапочку, он наконец удовлетворенно кивнул.
Крин отступил, прижал пальцы к подбородку.
— Очень впечатляюще, — отметил он.
— Цель моя сегодня состоит вовсе не в том, чтобы произвести впечатление, — откликнулся Линь Чен. — Менее чем через час я должен предстать в этом роскошном облачении перед Императором. Меня вызвали в столь неурочное время, что я просто не успею переодеться. Вести себя мне придется так, словно меня застали врасплох. Я разыграю легкое смущение и стану лавировать между двумя возможными вариантами выбора. Мой враг готов торжествовать, и на чаше весов окажется судьба Трентора, если не всей Империи.
Крин понимающе улыбнулся.
— Я надеюсь, все пройдет удачно, господин.
Линь Чен сильнее поджал и так уже поджатые губы и еле заметно пожал плечами.
— Видимо, так и получится. Сам Гэри Селдон сказал, что все должно обернуться именно так. Утверждает, что якобы неопровержимо доказал это математически. Ты веришь в него, Крин?
— Я слишком мало его знаю, господин, — уклончиво отозвался Крин..
— На редкость раздражающий субъект. Да, о чем это я… Так вот… Для того чтобы с блеском сыграть свою роль, я намерен в течение ближайших нескольких дней поставить Императора на колени и заставить его молить меня о пощаде. Прежде для меня любой выход за рамки моей традиционной роли был чем-то наподобие неприятной обязанности. Теперь же это доставит мне величайшее наслаждение и послужит вознаграждением за мой неблагодарный труд. Я смогу вонзить копье в мякоть Империи и преподнесу ей суровый и болезненный урок. Пусть даже при этом прольется кровь.
Крин слушал своего господина с глубокомысленным молчанием.
Линь Чен поднес к губам палец и сухо, заговорщицки улыбнулся своему камердинеру.
— Т-с-с-с… Никому ни слова.
Крин медленно и с величайшей торжественностью покачал головой.
На Тренторе все возможные варианты сексуальных взаимоотношений между людьми были давно испробованы, перепробованы и эксперименты попросту давным-давно обессмыслились.
Однако с приходом каждого нового поколения о том, что они обессмыслились, как-то забывали, и цикл начинался снова. Молодежи было просто необходимо сохранять неведение о том, что в этой области происходило прежде, — для того чтобы страсть к продолжению рода была свежа и неукротима. И даже те, кто успел многое повидать в жизни, кому довелось испытать самые грубые варианты секса, могли вновь возжечь в себе страстную невинность перед лицом такого чувства, как истинная любовь. Именно в этом состоянии и пребывала Клия Азгар, почувствовав… да, именно нечто похожее на любовь. Пока она не хотела называть свое чувство любовью, но с каждым днем, с каждым часом, который ей удавалось провести с Бранном, она слабела, и ее оборона давала сбои.
В девичестве она была порой жуткой стервой. Она отлично знала, что достаточно привлекательна — по крайней мере настолько, что большинство мужчин не откажутся от секса с ней, и откровенно пользовалась этой привлекательностью. Однако за стервозностью пряталось чувство смущения, ощущение, что она пока не готова к эмоциям, которые могут сопутствовать сексуальной связи. Ибо Клия Азгар отчетливо осознавала, что когда (и если) полюбит кого-то, то полюбит всей душой и будет желать, чтобы ее отношения с избранником стали постоянными и прочными. Потому-то в ранней юности, стоило ей только заметить, что она начинает испытывать хоть какие-то чувства к партнеру, как она немедленно нажимала на тормоза и делала это с невероятной скоростью и даже с некоторой бессознательной жестокостью. Да и с чисто физиологической стороны из всех ее любовников устраивали ее очень немногие — а точнее, всего двое, да и те не очень пришлись по душе.
Некоторое время Клия думала, что с ней что-то не в порядке, что она просто не способна расслабиться. Но Бранн доказал, что это не так. Ее влекло к нему настолько сильно, что она не могла противиться чувству. Иногда он вел себя так, что казалось, он совершенно безучастен к ее вниманию. Порой тоже по-своему выстраивал оборону — вполне вероятно, по тем же причинам, что и Клия.
В данный момент Бранн шел по коридору в старом здании склада. Клия лежала на кровати в своей комнате, чувствуя его приближение. Она была напряжена, но заставила себя расслабиться. Она знала, что Бранн ничего не делает нарочно, что он не усиливает ее привязанности к нему искусственно — по крайней мере, она думала, что ей это точно известно. Самым противным во всей этой истории была неуверенность, караулящая за каждым углом!
