Зевс опять небрежно повел рукой с короткими, толстыми пальцами. Дом содрогнулся, облекаясь в мощное силовое поле и золотое маскирующее облако. Несчастный Аргус едва унес ноги, причем от разлитой вокруг энергии вся шерсть на нем стала дыбом.
Правой рукой сын Крона ухватил жену за талию и прижал к себе, в то время как левой сорвал расшитое платье с ее груди. Пояс Афродиты полетел на пол, но это уже не имело значения. Воздух был так упоен ароматами похоти и феромонами, что в них можно было купаться.
Подняв супругу точно перышко, Повелитель Молний бросил ее на покрытую ковром столешницу (Гере оставалось только порадоваться, что та сколочена из толстых и прочных оструганных досок, взятых Одиссеем из обшивки черного корабля, затонувшего у вероломных скал Итаки) и стянул через ноги узорное платье. После чего и сам избавился от одежды.
Сколько бы раз белорукая ни лицезрела божественный фаллос в боевой стойке, у нее неизменно спирало в горле дыхание. Все остальные боги были, конечно, богами, но в те почти позабытые дни Превращения в Олимпийцев самые впечатляющие атрибуты Зевс приберег для себя. Одного лишь этого жезла с пурпурным наконечником, что прижимался сейчас к белоснежным бедрам Геры, было достаточно, чтобы вызвать трепет в сердцах кратковечных или черную зависть у братьев-бессмертных. И хотя, по мнению супруги, Зевс чересчур часто им хвастался — похоть Громовержца не уступала его размерам и мужской силе, — но все-таки в глубине души белорукая до сих пор почитала великолепный скипетр Ужасного Кронида своей личной собственностью.
Однако, не испугавшись побоев или чего похуже, богиня упрямо сжала нагие колени.
— Муж мой, так ты желаешь меня?
Зевс тяжело дышал через рот и дико сверкал очами.
— Да, я хочу тебя, жена. Столь пылкая страсть никогда, ни к богине, ни к смертной, в грудь не вливалась мне и членом моим не владела! Раздвинь же бедра!
— Ах, никогда? — повторила Гера, не поддаваясь на уговоры. — Даже пленясь молодой Иксиона супругой, родившей тебе Пирифоя, советами равного богу…
— Даже когда я трахал жену Иксиона с синими жилками на груди, — пропыхтел Громовержец и, силой раздвинув колени Геры, встал меж молочными бедрами, касаясь фаллосом ее лилейного, упругого животика и трепеща от вожделения.
— Даже когда ты прельстился Данаей, Акрисия дщерью? — спросила лукавая обольстительница.
— Даже и с ней, — согласился Кронид, припадая губами к затвердевшим соскам — левому, потом правому. Его ладонь скользнула между ее ног. Там было влажно, и Гера не стала бы винить в этом только магический пояс. — Хотя, клянусь богами, — прибавил Олимпиец, — мужчина способен кончить при взгляде на одну лишь лодыжку Данаи!
— Подозреваю, с тобой это часто происходило, повелитель, — выдохнула бессмертная, ощутив, как широкая ладонь супруга лезет под ягодицы и без усилия поднимает ее. Широкое, распаленное навершие мощного скипетра забилось о лилейные бедра, орошая их влагой нетерпеливого предвкушения. — Ведь она родила тебе не человека, а совершенство!
От возбуждения Зевс не мог отыскать заветного входа и тыкался в теплую плоть, словно мальчишка, не ведавший женщин. Когда же, отпустив мягкую грудь, он уже думал помочь себе левой рукой найти дорогу, жена поймала его за запястье.
— Желаешь ли ты меня больше, чем Европу, дочь Феникса? — настойчиво зашептала она.
— Да, больше Европы, — с жаром признал Громовержец, ухватив ее ладонь и положив на свое достоинство.
Белорукая слегка нажала, но не спешила указывать путь. Еще не время.
— Хочешь ли ты опочить со мной сильнее, чем с неотразимой Семелой, матерью Диониса?
— Сильнее, чем с нею, да. Да! — Зевс крепче сдавил ее ладонь и устремился в атаку.
Однако божественный жезл так налился кровью, что это походило скорее на таран каменной стены, чем на обычное проникновение. Геру отшвырнуло на два фута. Супруг рывком вернул ее обратно.
— Сильней, чем с Алкменой из Фив, — торопливо добавил он, — а ведь мое семя в ней даровало миру непобедимого Геракла.
— Неужто и лепокудрая царица Деметра не разжигала в тебе такого огня, когда…
— Да, да, проклятие, Деметра тоже.
Яростнее раздвинув лилейные ноги жены, он одною правой оторвал ее зад на целый фут от стола. Теперь ей оставалось лишь открыться.
— Алчешь ли ты меня больше, чем алкал славную Леду в тот день, как принял вид огромного лебедя, чтоб совокупиться с ней — забить и прижать к земле огромными лебедиными крыльями, а потом запихнуть свой огромный лебединый…
— Да, да, — пыхтел Зевс. — Только заткнись, пожалуйста.
И тут он вошел в нее. Вот так же осадная машина греков однажды вскрыла бы великие Скейские ворота, появись у данайцев такая возможность.
В течение следующих двадцати минут Гера два раза чуть не лишилась чувств. Громовержец был страстен, однако нетороплив. Жадно ловил наслаждение — и все же дожидался кульминации со всей воздержанностью, словно какой-нибудь гедонист-отшельник. Тяжелый тридцатифутовый стол так трясся, что едва не опрокинулся на месте; стулья и ложа летели во все стороны, ударяясь о стены чертога; с дубового потолка дождем летела пыль. Старинный дом Одиссея, казалось, ходил ходуном, пока белорукая богиня содрогалась и билась в объятиях умащенного, потного Зевса. «Так не пойдет, — твердила она себе, — я должна быть в полном сознании, когда он кончит, иначе весь мой замысел — псу под хвост».
И Гера заставляла себя сохранять ясный ум — даже после четырех оргазмов. Огромный колчан рухнул на пол, рассыпав по изразцам заостренные (и наверняка смертельно ядовитые) стрелы. А Кронид продолжал свое дело. Правой рукой ему приходилось держать супругу под собой, сжимая так немилосердно, что богиня слышала под его пальцами хруст бессмертных тазовых костей, а левой — обнимать за плечи, чтобы не ускользала вперед по шатающейся столешнице.
А потом он взорвался внутри жены. Вот тут Гера впервые вскрикнула и, несмотря ни на что, упала в обморок.
Впрочем, не прошло и нескольких секунд, как ресницы богини, затрепетав, широко распахнулись. Огромная тяжесть Зевса — в последнее мгновение страсти он вырос до пятнадцати футов — придавила ее к широким доскам. Борода колола и царапала нагую грудь, а макушка с налипшими от пота волосами прижималась к щеке.
Тут белорукая подняла тонкий палец, в накладном ногте которого коварно прятался крохотный шприц, вмонтированный искусным Гефестом. Гера отвела прохладной ладонью волосы от мужниной шеи, выбросила иголку и активировала устройство. Еле слышное шипение заглушили прерывистые вздохи Громовержца и барабанный бой божественных сердец.
