Только недели через две, когда полки вышли из гор и остановились на отдых, у меня появился необходимый досуг. Починив разбитый приклад и приготовив пули нужного калибра, я сделал для начала по две дюжины выстрелов в цель из тирольской винтовки и самого лучшего в роте мушкета. То, что я считал охотничьими рассказами, полностью (и даже с избытком) подтвердилось: превосходство нарезного оружия как минимум впятеро по точности огня, а ведь еще следовало сделать поправки на непривычку к нему и погрешности моей руки: я хороший, но не самый лучший стрелок. Зато процедура заряжания… Кошмар! Пулю надлежало заворачивать особым манером в промасленную льняную тряпочку, именуемую «пластырь» и осторожными движениями шомпола забивать в ствол — Боже упаси, не слишком сильно, чтобы не помять, а то застрянет; а если слабо окажется, при выстреле не пойдет по нарезам. Я представил это священнодействие на поле боя, подумал, много ли солдат удержатся, чтобы не ударить шомполом посильнее в спешке, и еще больше стал уважать тирольцев. Нет, массовым оружием пехоты может быть только гладкоствольное, где пуля входит свободно и даже с зазором. Но почему бы не вооружать винтовками отдельных метких стрелков, чтобы выбивать вражеских офицеров, как наших выбили в горах? И еще надо подумать над причинами отклонения пуль от цели, у меня были мысли на этот счет в артиллерийском трактате, их следует додумать до конца. Возможно, точность обыкновенных мушкетов удастся повысить. Заряжание…
Мне показалось, будто в моем мозгу со скрипом проворачиваются неведомые механизмы, как в заржавевших от бездействия часах. Зачем проталкивать пулю через длинный тугой ствол, если можно без усилий вложить ее с другой стороны? У меня же есть готовая конструкция со сквозным стволом и сменными зарядными камерами, придуманная специально, чтобы ускорить стрельбу! Нет разницы, гладкий ствол прицепить к камере, или с нарезами. Трудный вопрос о затравках для воспламенения заряда был почти решен профессором незадолго до гибели. Порох нового состава, с "очищенной селитрой", помещался в прижатую к запальному отверстию капсулу, наподобие крохотного наперстка из оловянной фольги с обжатым и заклеенным смолой открытым концом. Это должно было обеспечить водонепроницаемость, чтобы стрелять в любой дождь и не перезаряжать оружие после ночной сырости. Курок вместо кремня был снабжен миниатюрным молоточком, бьющим по капсуле. Процент осечек был высоковат в первых опытах, но над этим можно поработать. Кажется, мой ум не вовсе отупел от неупотребления, в считанные минуты перед внутренним взором возникли три или четыре возможных конструкции нового оружия, на выбор. Мне бы сейчас хорошую мастерскую… Сельской кузницей тут не обойдешься!
Хорошие мастерские находились совсем недалеко. Нюрнберг славился на всю Европу часами и иной работой по металлу, другие города империи или соседних швейцарских кантонов тоже изобиловали отличными ремесленниками, но свободно располагать собой, чтобы туда отправиться, я не имел права. При победоносном окончании кампании можно было надеяться на зимний отпуск, а пока военное счастье колебалось на очень шатких весах. Преимущество, которое мы имели весной, растаяло после тирольской неудачи: баварских солдат едва половина вышла обратно, остальные погибли или разбежались. Людвиг Баденский сразу осмелел и начал наступление. Главными силами он в начале сентября занял Аугсбург, другой его корпус под командованием графа Лимбургского Германа-Отто Штирума продвигался по северному берегу Дуная. Наш отдых прервали раньше времени, чтобы остановить этот марш.
Трудно отыскать место более прекрасное, чем долина верхнего Дуная, особенно ранней осенью, когда урожай собран и все плоды земные находятся в изобилии, сентябрьское солнце не жжет, но пригревает ласково, прозрачные серебристые воды великой реки неторопливо струятся к далекому Черному морю, где бесчинствуют кровожадные сыны Магомета. А на идиллических придунайских равнинах люди, утверждающие, что следуют учению Христа, усердствовали убить или покалечить своих ближних, вместо того, чтоб их возлюбить, как предписано Иисусом. У Штирума было десять тысяч австрийцев и шесть тысяч пруссаков, из числа отданных электором Бранденбургским императору в обмен на королевский титул. У нас семнадцать тысяч французов состояли под непосредственным командованием Виллара (и непрестанно с ним ссорившегося Максимилиана), а семитысячный корпус дУссона должен был атаковать имперцев с тыла. Несогласованность действий чуть не привела к неудаче: немцы отбросили преждевременно напавшего дУссона, но, к счастью, не успели перестроиться для отпора основным французским силам. Мы опрокинули их, и только необыкновенная стойкость вражеского арьергарда, возглавляемого принцем Ангальт-Дессау, не позволила совершенно уничтожить противника. Потери убитыми и ранеными были умеренные: примерно по тысяче с каждой стороны. Мы захватили четыре тысячи пленных, тридцать семь пушек и весь обоз имперцев. Разбитый корпус Штирума спасся в Нордлингене.
На сей раз сражение не оставило ощущения хаоса — я ли стал умнее, или войска действовали более осмысленно, — а больше всего меня радовало, что удалось хорошо справиться с ротой, как на марше, так и в бою. Задача более чем непростая при таком некомплекте офицеров, и полковник несомненно должен был это оценить. Я полагал, что заслужил капитанский чин и буду представлен в самое ближайшее время. Простой расчет показывал: после этого, если потери будут столь же велики, за пять-шесть лет можно попасть либо в полковники, либо в покойники. Последнее вероятнее, но я верил в свою удачу, и игра с такими шансами меня устраивала. В королевской армии есть два главных способа продвигаться по служебной лестнице. Юные отпрыски герцогских и графских родов, члены младших ветвей дома Бурбонов или королевские бастарды зачисляются офицерами в четырнадцать-пятнадцать лет, вприпрыжку (годам к восемнадцати) добираются до полковника, а следующие чины получают уже применительно к обстоятельствам. Потомки небогатых провинциальных дворян без протекции или, не дай Бог, выходцы из "третьего сословия" лет через двадцать беспорочной службы доползают до капитанского звания и дальше не идут. Имеются средние пути между этими двумя, а изредка появляются необыкновенные фигуры, чья карьера, кажется, не подчиняется никаким правилам. К оным фигурам я и мечтал оказаться причисленным, только решать было не мне. Через несколько дней после баталии в расположение моей роты прибежал вестовой и сообщил, что полковник вызывает. Для представления на чин, по моим расчетам, было рано, это требовало переписки с военным министерством. Наконец, увидев незнакомого юношу, я подумал, что настойчивые представления о назначении мне помощника возымели действие, и дружелюбно улыбнулся новичку. Де Монтевилль, взглянув на меня строго, холодным тоном произнес:
