— Все в порядке, ребята. Это я решил насладиться бессонницей.
В рубке несли вахту трое. Ночной рулевой дымил большой сигарой, апатично глядя на приборы. Это Аканде Эрин, крепыш-дагомеец — он тридцать лет водил пароход в джунглях. Самый бессовестный лгун, известный Сэму, а Сэм был знаком с лгунами мирового класса. Третий помощник Калвин Крегар, шотландец, сорок лет прослуживший на австралийском каботажном судне. Мичман-десантник Диего Сантьяго, венесуэлец из семнадцатого века.
— Я только поглядеть, — сказал Сэм. — Занимайтесь своим делом.
Безоблачное небо светилось, точно подожженное великим пиротехником — Богом. Долина здесь была широка, и в мягком свете виднелись постройки и лодки на обоих берегах. За ними стояла густая тьма. В ней горели глаза нескольких сторожевых костров. Все, кроме них, спало. На холмах темнели деревья — гигантские стволы «железного» дерева вздымались там на тысячу футов в вышину из задушенных ими собратьев. Позади чернели горы. Звездный свет лежал на воде.
Сэм вышел в смотровой проход, окружающий рубку. Ветер был прохладным, но не холодным. Сэм пальцами причесал пышную шевелюру. Стоя здесь на палубе, Сэм чувствовал себя живой частью судна, его органом. Пароход бодро шел вперед, шлепая колесами, помахивая флагами — храбрый, как тигр, огромный и гладкий, как кашалот, красивый, как женщина; он шел, преодолевая течение, к стержню мира, к пупу планеты, к Темной Башне. Сэм чувствовал, как его ноги, пустив корни, превращаются в щупальца, — они пронизывают корпус, уходят в темные воды, трогают чудищ, живущих там, погружаются в ил на глубине трех миль, прорастают сквозь землю, разрастаются со скоростью мысли, пробиваются из почвы, проникают в плоть каждого человека на планете, обвиваются вокруг стен и крыш хижин, взвиваются в небеса, оплетают каждую планету, где есть животная и разумная жизнь, исследуя и познавая, а потом пускают побеги во тьму, где нет материи, где есть только Бог.
В этот миг Сэм Клеменс ощущал себя если не слившимся со Вселенной, то по крайней мере родственным ей. В этот миг он верил в Бога.
И в этот миг Сэмюэль Клеменс и Марк Твен слились воедино в одной телесной оболочке.
Потом волнующее видение вспыхнуло, скорчилось, ушло обратно в Сэма.
Он засмеялся. На несколько секунд он познал экстаз, перед которым бледнеет даже сексуальное наслаждение — высшее, что до сих пор было доступно ему и всему человечеству, хотя зачастую и разочаровывающее.
Теперь он опять был сам по себе, а Вселенная сама по себе. Сэм вернулся в рубку. Эрин, черный рулевой, взглянул на него и сказал:
— Тебя посещали духи.
— А что, это так заметно? Да, посещали.
— Что они сказали?
— Что я — все и ничто. Однажды я слышал, как это сказал деревенский дурачок.
МОНОЛОГ БАРТОНА ГЛАВА 15
Поздней ночью, когда необычайно густой туман заволок все вплоть до мостика, Бартон бродил по судну.
Ему не спалось, и он блуждал с места на место без определенной цели — лишь бы уйти от себя.
«Черт побери! Всю жизнь я пытаюсь сбежать от себя! Будь у меня хоть столько ума, как у коровы, я остался бы и сразился с собой. Но мое „я“ того и гляди переборет меня, как Иаков ангела. Но я ведь и Иаков тоже. Только сломано у меня не бедро, а шестеренка. Я автоматический Иаков, механический ангел, робот-дьявол. Лестница, ведущая на небо, все еще прислонена к окну, но я не могу найти ее.
Судьба — это случай. Нет, не так. Я сам строил свою судьбу. Только это был не я, а некто, кто движет мной, — дьявол, которым я одержим. Он ждет, ухмыляясь, в темном углу, и как только я протягиваю руку за наградой, он выскакивает и отнимает у меня мой приз.
Мой неуправляемый характер. Он надувает меня, насмехается надо мной и удирает, чтобы затаиться и опять вылезти в урочный час.
Ах, Ричард Фрэнсис Бартон, Негодный Дик, Черномазый Дик, как называли тебя в Индии. Эти ничтожества, эти роботы, катящиеся по викторианским рельсам… туземцы не интересовали их, они только спали с их женщинами, ели досыта, пили допьяна и по возможности сколачивали себе состояния. Они не умели даже говорить на местном языке, проторчав тридцать лет в этой стране, украшении королевской короны. Украшение, как же! Зловонный чумной бубон! Холера и иже с ней! Черная чума и компания! Индусы и мусульмане, смеющиеся за спиной у пукка-сахиба. Англичане даже и трахаться не умели как следует. Женщины смеялись над ними и искали удовлетворения у своих темнокожих любовников, когда сахиб уходил домой.
Я предупреждал правительство за два года до синайского восстания, что восстание будет, а надо мной посмеялись! Надо мной, единственным человеком в Индии, знавшим индусов и мусульман!»
Бартон задержался на верхней площадке большой лестницы. Блеснул свет, и шум пирушки хлынул в туман, не рассеяв его. Это не тот занавес, что колышется от дыхания.
«Черт их дери! Они смеются и флиртуют, а судьба подстерегает их. Весь мир распадается. Всадник на черном верблюде ждет их за следующим поворотом Реки. Глупцы! Да и я не умнее.
Однако на этом Narboot, этом большом корабле дураков, спят мужчины и женщины, которые в часы бодрствования строят козни против меня и против всех туземных жителей Земли. Хотя мы все туземцы в этой Вселенной. Граждане космоса. Вот я плюю за борт В туман. Там внизу течет Река. Она примет эту частицу моего естества, которая никогда больше не вернется ко мне, разве что в иной форме. Водой. Н2О. Аж два нуля. Что за странная мысль? Но разве не все мысли странные? Разве они не странствуют, словно бутылки с посланиями, брошенные в море потерпевшим кораблекрушение? И если они заплывают в чей-то ум, например мой, мне кажется, что это я создал их. А может, есть какой-то магнетизм между определенными душами и определенными мыслями и к каждому притягиваются лишь те мысли, что соответствуют его полю? Потом индивидуум приспосабливает их к себе и думает гордо — если он вообще думает, хотя бы на уровне коровы, — что это он создал их. Мои мысли — обломки кораблекрушения, а я риф.
Подебрад. Что тебе снится? Башня? Твой дом? Принадлежишь ты к их числу или ты простой чешский инженер? Или одно другому не мешает?
Четырнадцать лет я провел на этом пароходе, а пароход шлепает колесами по Реке вот уж тридцать три года. Теперь я капитан десантников этого взвинченного ублюдка и царственного засранца, короля Иоанна. Это ли не доказательство того, что я умею обуздывать свой характер?
Еще год — и мы придем в Вироландо. Там «Рекс» сделает остановку, и мы побеседуем с Ла Виро, Ла Фондинто, папой опупелых прихожан Церкви Второго Шанса. Второй шанс, клянусь благочестивой задницей моей тетушки! У тех, кто дал его нам, больше нет ни единого шанса.
