Когда мы спустились, то стало видно, что из построек уцелело несколько амбаров и молельный дом — остальные общинные постройки рухнули и теперь лежали на земле бесформенной грудой бревен. Я думал, отец Лазарь велит разбирать завалы — хотя людей под обломками, вроде, не осталось, но там хранилась большая часть вещей и утвари. Однако ничего такого он делать не стал. Только велел устроить что — то вроде полевой кухни под открытым небом, и старухи, которые уже пришли в себя настолько, что начали командовать, тут же нашли дело всем, кто болтался поблизости. Тем более, когда оказалось, что ближайший ручей пересох; видно его завалило камнями. К полудню стали подходить те, кто затерялся в горах и пастухи, пасшие стада на верхних пастбищах. Этим — то пришлось нелегко — старые тропы исчезли, а еще нужно было собрать перепуганных животных и пригнать их вниз.
Лишь к вечеру следующего дня все немного успокоились.
Впрочем — не совсем.
Люди шепотом пересказывали друг другу истории о дивном видении, о поселениях, подвешенных в воздухе, о домах, растущих из моря, о легких мостах, перекинутых между светящимися чашами…
И еще — о тех странных светящихся созданиях, что населяли эти дивные постройки.
Они продолжали пересказывать до тех пор, пока истории эти не приобрели совсем уж невероятный вид, и уже нельзя понять было — впрямь кто — то видел что — то или это был просто морок, застилавший зрение и мутивший рассудок. В конце концов большинство договорилось до того, что перед ними въяве предстали счастливые Земли, Летняя страна, где никогда не заходит солнце. Единственное, в чем они никак не могли договориться, следует ли считать явленное зрелище карой и напоминанием о грешной природе человека, или напротив, наградой и обещанием грядущего блаженства.
Многие слышали Голос — у этих глаза были безумные и пустые, они уже ничего никому не говорили, а сидели, охватив плечи руками, глядя перед собой расширенными зрачками. А если кто — нибудь брал такого за руку и держал, а потом отпускал, то рука так и продолжала висеть в воздухе, словно бы и не уставая.
В общем и целом было понятно, что без Службы не обойтись — людям нужно было утешение и поддержка, потому что Голос уводил близких от близких, мать от сына и жену от мужа, а Небесные Дома по — прежнему продолжали смущать умы видевших их, и кто, как не святой отец мог объяснить, что оно такое было, и зачем?
И, конечно, отец Лазарь принял на себя эту ношу.
До тех пор двигался он устало, и голос его звучал бесцветно и тускло, и даже к услышавшим Голос, он не выказал обычного своего рвения, а только велел отвести в пристройку при молельном доме. Сказал, что, мол, Служба должна благотворно на них подействовать, а если нет, то он, мол, потом разберется. Я — то в общем и целом уже знал, как он разбирается, может, подумал я, он надеется вернуть их в жизни при помощи того страшного действа, которому я был свидетелем после помешательства, сразившего жителей Голого Лога. Как он разбирается, когда действо не срабатывает, я тоже знал. На этот раз, впрочем, это сделать будет труднее — услышавших Голос было много. Слишком много. И у каждого была какая — то родня.
На сей раз я пошел в молельный дом со всеми — а куда деваться?
Наверное, думал я, я уже взрослый — вот только как оно произошло, я не заметил. Но раз не поперли вон, то точно — взрослый. Остальную — то малышню не пустили и даже парней постарше — тоже.
Может, думал я, все из — за ученичества этого? Он опять передумал, так получается?
Но пока что я стоял в полумраке молельного дома и отец Лазарь никакого внимания на меня не обращал.
А люди, увидев, как он выступает из полумрака придела, зашевелились и обрадовались. Наверное, думают, что теперь все их беды позади, мысленно усмехнулся я.
Впрочем, порой я ловил себя на том, что и мне самому так казалось.
Надо сказать, что, представ перед людьми, жаждавшими поддержки и утешения, он взял себя в руки и службу провел хорошо. Он говорил о чудесном избавлении, и о том, что, не пошли нам Господь своего знака, мы все погибли бы под развалинами — люди слушали его и успокаивались, и переглядывались, и улыбались. Потом он показал на меня.
Я слегка отпрянул — бежать отсюда было невозможно, сзади напирали люди, и я подумал, что вот сейчас он объявит меня виновником всех бед; мол, кары небесные обрушились на нас несчетно, потому как я по мерзкой своей природе восстал против Господнего промысла.
Но он подошел ко мне и положил мне на плечо тонкие худые пальцы.
— Вот, — сказал он, — воистину Бог велик, когда делает своим орудием одного из малых сих. Ибо не будь его, многие из вас были бы погребены в своих жилищах. Гонимым он был, и спас гонителей, преследуемым — и вывел к свету преследователей.
Люди возбужденно зашумели.
По — моему, большинству я уже сидел в печенках, но против отца Лазаря они и пикнуть не посмели бы.
Впрочем, отец Лазарь уже отступил на свое возвышение и повел речь дальше.
Сегодня он ничего не говорил о назначении людского рода, о грехе и каре, но может, это и не требовалось — все ждали лишь заверений в том, что дальше все будет хорошо, а уж он убеждать умел — в конце концов я и сам в это поверил и досидел до конца службы спокойно… Я видел, как люди перешептываются, кивают друг другу, потом замолкают, вслушиваясь в волшебные слова утешения, и лица их светлеют. Наконец, он умолк и вынес блюдо с хлебами — до праздника урожая было, правда, еще далеко, но это особый день, сказал он. Постоял немного, держа блюдо в руках, мне даже показалось, что он что — то бормочет, сам себе, почти неслышно, потом словно решился, повернулся ко мне…
— Тебе назначаю я обнести прихожан, Люк, дитя света, — сказал он, и передал мне блюдо.
По рядам опять прошел шепот. Если честно, я предпочел бы, чтобы он перестал, наконец, привлекать ко мне всеобщее внимание. Потом я подумал, что он делает это для того, чтобы потом, после службы, никто не посмел меня тронуть. Значит, думал я, он все — таки простил меня?
Я принял блюдо.
Оно оказалось неожиданно тяжелым — я еле удержал его обеими руками.
Вот я и нашел свое место, думал я — никто теперь не осмелится сказать мне ни одного худого слова, даже косо посмотреть. Скажи мне это кто — нибудь год назад, я подпрыгнул бы до небес, а сейчас почему — то не чувствовал ничего.
Тем не менее, я пошел по рядам, останавливаясь перед каждым, чтобы он мог взять себе кусочек, а отец Лазарь стоял неподвижно и наблюдал за мной. Даже когда я поворачивался к нему спиной, я чувствовал на себе его взгляд — он был точно прикосновение холодной руки. Я уже обошел всех, а он все стоял и глядел на меня. Потом подошел, взял у меня блюдо. Подержал его, поставил на стол… потом положил руку мне на плечо и подтолкнул к выходу.
