— Вы меня не поняли, — сказал Максвелл. — Мне нужно будет подумать о самой продаже. Сочту ли я возможным ее устроить.
— Быть может, вы сомневаетесь в том, достойны ли мы приобрести указанное движимое имущество?
— И это тоже, — сказал Максвелл.
— Профессор Максвелл, — заявил колесник, — для вас будет несравненно лучше, если вы отбросите свои сомнения. Поверьте, вам не следует испытывать по отношению к нам какие-либо сомнения, ибо мы полны решимости получить то, что вы можете предложить. А потому вы должны охотно и добровольно вести переговоры с нами.
— Хочу я того или нет? — осведомился Максвелл.
— Я, — сказал мистер Мармадьюк, — не стал бы выражаться столь прямолинейно. Но вы описали ситуацию весьма исчерпывающим образом.
— Ваше положение не дает вам оснований разговаривать подобным тоном! — заметил Максвелл.
— Вы не имеете представления о том, какое положение мы занимаем, — сказал колесник. — Ваши сведения ограничиваются известными вам пределами космоса. И вы не можете знать, что лежит за этими пределами.
В этих словах, в том, как они были произнесены, было что-то такое, от чего по спине Максвелла пробежала холодная дрожь, словно в комнату ворвался ледяной вихрь, примчавшийся из неведомых глубин вселенной.
Ваши сведения ограничиваются известными вам пределами космоса, сказал мистер Мармадьюк… Но что лежит за этими пределами? Никто ничего не знал — известно было только, что в некоторых областях по ту сторону зыбкой границы, за которую еще не проникли разведчики человечества, колесники создали империю. И из-за этой границы до освоенной части вселенной доходили жуткие истории, какие всегда рождаются на дальних границах, питаемые воображением человека, стремящегося разгадать то неизвестное, что таится чуть дальше впереди.
Контакты с колесниками были редкими и мимолетными, и о них не было известно почти ничего, а это само по себе уже не обещало ничего хорошего. Никто не протягивал дружеских рук, никто не делал жестов благожелательности и доброй воли — ни колесники, ни люди, ни друзья и союзники людей. В огромном секторе космического пространства пролегла безмолвная угрюмая граница, которую не пересекала ни та, ни другая сторона.
— Мне было бы легче принять решение, — сказал Максвелл, — если бы мои сведения были более подробными, если бы мы могли узнать о вас больше…
— Вы знаете, что мы — таракашки, — заявил мистер Мармадьюк, и слова эти буквально брызгали желчью. — Ваша нетерпимость…
— Вовсе нет, — негодующе перебил Максвелл. — И мы не считаем вас таракашками. Мы знаем, что вы — ульевые конгломераты. Мы знаем, что каждый из вас является колонией существ, сходных с теми, которых мы здесь на Земле называем насекомыми, и это, разумеется, составляет значительное различие между нами, и все же вы отличаетесь от нас не больше, чем многие другие существа с иных звезд. Слово «нетерпимость» мне не нравится, мистер Мармадьюк, так как оно подразумевает «терпимость», а это оскорбительно и для вас, и для меня, и для любого другого существа во вселенной.
Он заметил, что трясется от гнева, и удивился, почему одно какое-то слово могло его так взбесить. Его не вывела из себя даже мысль о том, что знания хрустальной планеты вот-вот достанутся колесникам, и вдруг он пришел в ярость от одного слова. Возможно, подумал он, потому, что там, где множество самых разных рас должно жить в мире и согласии друг с другом, и «нетерпимость» и «терпимость» одинаково стали грязными ругательствами.
— Вы ведете спор убедительно и любезно, — сказал мистер Мармадьюк. — И возможно, вы не нетерпимы…
— Если бы нетерпимость и существовала, — не дал ему докончить Максвелл, — не понимаю, почему вы приходите в такое негодование. Ведь проявление подобного чувства бросает тень не на того, против кого оно направлено, а на того, кто его испытывает, поскольку он демонстрирует не только невоспитанность, но и глубокое невежество. Нет ничего глупее нетерпимости.
— В таком случае, что же вызывает у вас колебания? — спросил колесник.
— Мне необходимо узнать, как вы думаете распорядиться своим приобретением. Я хотел бы выяснить, какова ваша цель. Я еще очень многое должен был бы о вас узнать.
— Чтобы получить право судить?
— Но как можно судить в подобных ситуациях? — с горечью сказал Максвелл.
— Мы слишком много говорим, — объявил мистер Мармадьюк. — И без всякого смысла. Я вижу, что у вас нет намерения устроить нам это приобретение.
— Вот именно, — ответил Максвелл. — По крайней мере в настоящий момент.
— В таком случае, — сказал мистер Мармадьюк, — нам придется искать иной путь. Своим отказом вы причините нам значительные хлопоты и потерю времени, и мы будем вам весьма неблагодарны.
— Мне почему-то кажется, — сообщил ему Максвелл, — что я как-нибудь стерплю вашу неблагодарность.
— Быть на стороне победителя, милостивый государь, — угрожающе произнес мистер Мармадьюк, — это немалое преимущество.
Мимо Максвелла промелькнуло что-то большое и быстрое. Уголком глаза он уловил блеск оскаленных зубов и стремительный взлет песочно-коричневого тела.
— Сильвестр, не надо! — вскрикнул Максвелл. — Не трогай его, Сильвестр!
Мистер Мармадьюк не растерялся. Его колеса бешено закрутились, и, ловко обогнув прыгнувшего Сильвестра, он ринулся к двери. Когти Сильвестра царапнули о половицы, и он извернулся спиралью. Максвелл кинулся в сторону от мчавшегося прямо на него колесника, но колесо все-таки задело его плечо, и он отлетел к стене. Мистер Мармадьюк молнией выскочил за дверь. За ним метнулось длинное гибкое тело — казалось, Сильвестр летит по воздуху, не касаясь земли.
— Сильвестр, не надо! — вопил Максвелл, бросаясь вслед за тигренком. В холле он резко повернул и отчаянно засеменил ногами, стараясь сохранить равновесие. Впереди по холлу быстро катил колесник, но Сильвестр настигал его. Максвелл не стал больше расходовать силы и время на бесполезные крики и поспешил за ними.
В дальнем конце холла мистер Мармадьюк круто свернул влево, а Сильвестр, совсем уже было схвативший его, не сумел проделать поворот столь же быстро и ловко и потерял несколько драгоценных секунд. Максвелл, успев оценить обстановку, обогнул угол на полном ходу и увидел перед собой освещенный коридор и мраморные ступени, ведущие вниз, в зал, где множество людей стояло, разбившись на небольшие группы, с бокалами в руках.
Мистер Мармадьюк стремительно приближался к лестнице. Сильвестр опережал Максвелла на один прыжок, отставая от колесника прыжка на три.
