Я пришел во дворец владыки, пришел к писцу по имени Тхути, который ведал папирусами и другими делами, связанными с изображением знаков и чтением их. В руке моей было послание его священства Херихора, и Тхути принял его, встав на колени и коснувшись пола лбом. Явился без промедления дворцовый управитель Усерхет, отвел меня в покой для отдыха, велел омыть мои ноги и служить мне, как подобает служить гонцу верховного жреца из Фив. Что до Брюха, то его отослали на кухню, и к вечеру этот жабий помет был так пьян, что забыл свое имя.
Нет, не могу сказать, что у владыки Таниса плохо меня принимали! Ел я ту же пищу, что Тхути, Усерхет и другие люди Несубанебджеда, и кормили меня досыта, и наливали вино, и не смотрели мне в рот, не считали съеденного. Конечно, не носил за мной мальчик зонт и опахало, но слуги кланялись мне, а дворцовые стражи не чинили помех, и мог я гулять по саду при дворце, и осматривать город, уходить и приходить, когда пожелается. А вечером Тхути, или Усерхет, или виночерпий Кенамун звали меня к трапезе и вели беседы у стола, где тесно было блюдам и кувшинам. Прославляли они князя Несубанебджеда и супругу его Танутамон, говорили о морской торговле, охоте на зайцев и уток, об урожае зерна и фиников, о благовониях и винах и прочих вещах, коими богата Дельта, а меня расспрашивали про Фивы и его священство Херихора. Думаю, неспроста — хотелось понять им, кто я таков, пес или бык, скорпион или змей, птица или рыба. А еще хотелось им вызнать, отчего мне доверяет Херихор и зачем приехал я в Танис, ради бревен для барки Амона или по другой причине. Я же вел разговоры осторожно и так, чтобы они уверились — не соглядатай Ун-Амун и не лазутчик.
Прошло двенадцать дней, кончался месяц месори, третий месяц лета, а Несубанебджед все не звал меня к себе. Конечно, он владыка, большой господин, а я человек ничтожный, и перед ним как кролик в лапах льва. Это с одной стороны, а с другой — был я посланцем храма, чьи дела не терпят отлагательств. Кедры в горах Джахи сами собой не упадут и не поплывут в Та-Кем по морю, а вот священная ладья Амона может истлеть и рассыпаться на гнилые доски. Помнит ли об этом Несубанебджед? И если помнит, где корабль, что отвезет меня в Библ, где его парус и весла, где мореходы? И где серебро и золото, которые нужно добавить в мой ларец?.. Ведь Амон и в Фивах бог, и в Танисе бог! А потому его ладья — забота всех великих, где бы они ни правили.
Ведомо было Амону мое смятение, и вразумил он владыку — на тринадцатый день послали за мной Несубанебджед и его супруга Танутамон. Омыл я тело и лицо, вытащил из мешка лучшие свои одежды и явился перед ними, взяв с собой, как было велено, дом бога и ларец. Явился в малом зале для приемов, чьи стены были расписаны цветками лотоса, а колонны выточены из кедра. Хоть малым считался тот зал, но колонн в нем было столько, что хватило бы на половину священной ладьи.
Простерся я ниц перед господином, но он велел подняться и дозволил взглянуть в его лицо.
Я, привратник храма, обладаю многими искусствами, и есть среди них такое: смотреть на великих людей, не поднимая глаз. А потому, пока владыка говорил и задавал вопросы, мне удалось разглядеть и его самого, и госпожу Танутамон, и убранство зала, и ливийских стражей, стоящих у входа. И увидел я, что правитель Таниса в средних годах, что он невысок, но жилист и крепок телом, а в лице его больше хитрости, чем величия — губы тонки, глаза прищурены, и глядит он так, будто оценивает товар. Но все же то было лицо человека власти, в чьих руках жизнь и смерть людей, кто может облагодетельствовать или отправить на суд Осириса одним мановением пальца. Что до супруги его Танутамон, то могла она соперничать с Исидой красотой, богатством одеяний и драгоценным убранством из бирюзы. Об остальном, что просвечивало сквозь платье из тонкого царского полотна, я умолчу из скромности.
Велел Несубанебджед открыть дом бога и преклонил колени перед Амоном, и так же сделала Танутамон. Еще захотелось ему взглянуть на то, что в ларце; взял он в правую руку свою золотой сосуд, а в левую — серебряный, взвесил, осмотрел, похвалил искусную работу, а потом произнес:
– Немногое же дал твой господин, пять дебенов золота и двадцать — серебра! А бревен для ладьи Амона нужно сотни две или больше… И нужно еще нанять корабли и заплатить корабельщикам, чтобы приплыли те бревна в Танис. Или забыл об этом достойный Херихор?
– Целую прах под твоими ногами, — почтительно молвил я. — Не мне судить, о чем помнит мой господин и что забывает. Он приказал, я исполняю.
Взглянув на сосуды в своих руках, Несубанебджед кивнул головой.
– Достойные слова! Хвалю твою преданность, Ун-Амун! Однако этого может не хватить. На что ты рассчитываешь?
– На помощь бога и твою, — ответил я.
Владыка Таниса нахмурился и бросил взгляд на столик, где лежало послание Херихора.
– Твой повелитель просит, чтобы я отправил тебя в Библ. Я это сделаю, посланец. Сделаю больше: кедры в Танис повезут на моих кораблях. Это изрядный расход, но разве все мы не слуги Амона? Разве не почитаем его столь же преданно, как в Фивах? И разве священная ладья не общая наша забота?
Он смолк, и понял я, что большего от владыки Таниса не дождусь, ни серебра он не даст, ни золота. Ну что же! Если угощают пивом вместо вина, не криви рот, а пей и благодари.
Я склонился, стукнул лбом о пол и произнес:
– Щедрость твоего сердца безмерна, господин.
Танутамон коснулась плеча супруга. Зазвенели ее браслеты, послышался шелест одежд.
– Достойный Херихор еще писал о спутнике, — произнесла она. — Таком, который будет полезен Ун-Амуну.
Голос ее был похож на переливы флейты — ясный, чистый, мелодичный.
Несубанебджед кивнул:
– Да, нужен надежный человек, бывавший в городах Хару и Джахи… Я подумаю, кого послать. А сейчас иди!
Подхватив ларец и ящик, я попятился к выходу. Руки мои были заняты, но остальные части тела изображали глубокое почтение — шел я, согнув колени и спину и уставившись в пол. У двери бросил незаметный взгляд на владыку Таниса — он усмехался. Усмешка змеилась на его губах, и было понятно, что думает он о чем-то забавном.
Снова потянулись долгие летние дни, полные зноя, безделья и скуки. Брюхо отъедался при дворцовой кухне, а я бродил по городу, разглядывал товары в лавках, возносил молитвы в храме Амона, дивился на корабли, стоявшие у пристаней, и говорил с мореходами, пытаясь узнать их язык. Многие из этих судов принадлежали Несубанебджеду, и корабельщики тоже служили ему, но роме среди них я не нашел. Тут были мореходы из племен, обитающих в Хару, были филистимцы и жители Иси, были близкие им по виду и говору люди из народов моря, из стран за Великой Зеленью, о которых я не слышал никогда. Но чаще всего встречались уроженцы Тира и Сидона, Арада и Библа, невысокие и смугловатые, крючконосые, с густыми бородами и гривами темных волос. Руки этих людей были в мозолях от весел и канатов, а тела носили многие отметины, следы разящей бронзы; видно, не раз встречались они с шерданами, а может, и сами промышляли разбоем. Не радовала меня мысль о том, что придется плыть с ними в Библ.
