Он был ниже ее на голову, белобрысый, веснушчатый, щуплый; Юлька прекрасно сознавала, как смешно выглядит рядом с ним здоровенная дылда в круглых очках. Впрочем, в школе над ними не смеялись.
Уже в конце апреля Степка Васенцов подловил ее как-то возле раздевалки:
— Ты… Фетисова… Не водись с ним!
— Очень я тебя испугалась, — ответствовала уверенная в себе Юлька.
Степка поморщился, как от боли:
— Да не испугалась… Ты что, не видишь… Не видишь, КАКОЙ он?
В Степкиных глазах стояла самая настоящая, не в книжках вычитанная мольба. Юльке сделалось не по себе.
— Фетисова… Он… Ненормальный какой-то. На фиг он тебе нужен?
Юлька не знала.
Он был жестокий; он забывал о ней на три-четыре дня, смотрел сквозь нее, как сквозь пустое место — и тогда она маялась в одиночестве под злорадными взглядами одноклассников, которые и обидеть ее боялись, и водиться особенно не желали.
Смилостивившись, он таскал ее за собой везде и всюду — в особенности на Плотину, которая тянула его, будто магнитом.
Он мог говорить как угодно и о чем угодно; он высмеивал любимые Юлькины фильмы и потешался над ее литературными пристрастиями; она обижалась до слез — но не умела противоречить.
Он жить не мог без «барбарисок»; Юлька постоянно таскала в портфеле серый конфетный кулек.
Он действовал на нее, как наркотик. Войдя утром в класс и не застав там Ордынца, Юлька маялась и беспокоилась. Когда он не приходил к началу урока, она испытывала почти физическую тоску; когда он, наконец, просил разрешения войти, равнодушно выслушивал положенный выговор и и проходил мимо Юльки к своей последней парте — радость ее была сравнима только с первым прыжком в теплое летнее море.
Когда он говорил, Юльке хотелось закрыть глаза, потому что детская рожица вопиющим образом не вязалась с его манерой выражаться. Она поводилась прогуливать с ним уроки, и о грозящем «уде» в четверти думала отстраненно, как о бесчинствах режима Претории. Иногда Ордынец был настроен благодушно, и тогда Юлька спрашивала.
— Откуда ты знаешь про Плотину? — спросила она однажды.
Плотина лежала перед ними, огромная, жутковатая — как челюсть мертвого великана.
Он поднял белые брови:
— Что я знаю про Плотину?
— Ну, двенадцать сел… Десять церквей… Шесть кладбищ…
— Пять кладбищ.
— А откуда ты знаешь?
— Это не вопрос. Вопрос — откуда ты не знаешь.
— А мне никто не говорил.
— А мне сказали.
— Кто?
— Дядя в спортлото.
Юлька обиделась. Ордынец прекрасно понял, что она обиделась — но не пошевелил и пальцем, чтобы загладить обиду. А чего там — никуда не денется. Переживет.
Юлька посопела уныло — и пережила. Над серой водой кружились мелкие, как семечки, серые чайки.
— Значит, могилы так и остались? На дне?
— Их смыло.
— Как смыло? Вместе с покойниками?
— А что тебе до покойников? Там живые люди тоже были…
— Их выселили. А покойников так просто не выселишь, да?
Ей показалось, что Ордынец усмехается. Она никогда не понимала, когда он усмехается ей, а когда — своим мыслям. Да и жуткое это зрелище — усмешка желтобрюхого варана.
— Покойников не выселишь, — подтвердил он с непонятным удовлетворением. Юльке показалось, что этот малоприятный факт почему-то доставляет ему удовольствие. Ей стало не по себе, она отвернулась.
— Знаешь, что такое капище? — спросил Ордынец за ее спиной.
— Идолы? — предположила Юлька неуверенно.
Далеко за плотиной истошно заорал пароход. Странно заорал, тоскливо, как живое существо.
Ордынец молча поднялся с травы и, будто забыв о Юльке, побрел по направлению к автобусной остановке.
Иногда ей бешено хотелось получить от него знак внимания. Ну, хоть вялую ромашку. Хоть одуванчик с газона, что ли! Или билет в кино — хотя бы и на мультсборник… Зря она, что ли, таскается за ним, как на веревочке?!
Однажды она специально запихнула в портфель четыре тома детской энциклопедии. Старенький портфель из клеенки под крокодила едва не разошелся по швам — крокодиловые бока раздулись, будто рептилия заглотнула слона. Юлька шла в школу, скособочившись и выкинув в сторону левую руку Ордынец удивленно пожал плечами, однако и движения не сделал, чтобы ей помочь.
А на перемене он стоял с девятиклассницей Неведовой. Глупенькая Неведова нависала над щуплым собеседником, и глаза ее казались удивленными и перепуганными одновременно; тихая двоечница, она полностью сформировалась к пятнадцати годам, и ее тесная школьная форма лоснилась в наиболее выпирающих местах. Неведовские одноклассники кружили вокруг, как стадо пираний.
Вечером Юлька поклялась, что больше не заговорит с Ордынцем. Никогда.
Несколько дней она упивалась горечью покинутой Джульетты. Хулиган Саенко выждал момент и нарисовал на обложке Юлькиной «Математики» смачную когтистую фигу.
А после уроков она застала Неведову в умывальнике — глупенькая девятиклассница рыдала.
Она рыдала, размазывая по лицу слезы, горячую воду из умывальника и потеки чего-то красного — не то помады, не то (подумалось испуганной Юльке) крови. Неведова не замечала ничего вокруг, она пребывала в глубокой истерике, и глаза ее в рамке воспаленных век казались белыми и слепыми.
Через полчаса — Юлька задержалась в пионерской комнате и видела все отлично — в умывальню поспешила медсестра.
Кто знает, что случилось в тот день с девятиклассницей Неведовой. Кто знает, что привело ее в столь плачевное состояние — однако Юльке сделалось почему-то тоскливо и не по себе.
На другой день Ордынец подошел к ней с обычной покровительственной улыбкой; Юлька не смела противиться и вслед за ним слиняла с труда. Это было тем более глупо, что к труду-то Юлька готовилась, у нее был реферат по домоводству, форменные передник с косынкой — и заданные на дом недошитые трусики.
Спустя пару дней в класс ворвался возбужденный Саенко — по его словам, пацаны из девятого «Б» класса заловили Ордынца в мужском туалете и в настоящий момент делают ему «темную». Все посмотрели на Юльку — она с безучастным видом перерисовывала в тетрадь по зоологии выпотрошенного дождевого червя. Картинка получалась вполне натуралистичная; карандаш в руке дрожал.
Спеша насладиться небывалым зрелищем, орда пятиклассников ринулась вслед за ликующим Саенко, и Юлька осталась одна в опустевшем классе.
Стиснув зубы, она дорисовывала червяку пищевод, когда распахнутая дверь закрылась и шум перемены отдалился. Ордынец стоял у входа и казался веселее, чем обычно — сытый желтобрюхий варан. Юлька разинула рот.
