— Но я же сказала вам, Григорий Павлович, — в отчаянии произнесла Татьяна, — я боюсь. Мне страшно. Вы хотите, чтобы со мной произошло то же, что с Романом? Я уже пыталась поговорить с Чудаевым, выяснить у него насчет таинственной и неуловимой Гольдич. Правда, больше я к этому разговору не возвращалась, но он может забеспокоиться. Я уже прокололась, выдала свои подозрения, понимаете? Я просто могу не дожить до завтра.
— Доживете. Так быстро это не делается, поверьте моему опыту. И, со своей стороны, поторопитесь. Не тяните. Чем быстрей сделаете — тем быстрей уедете.
— Хорошо, — решительно сказала она. — Тогда вы должны согласиться с моим предложением. Запрос на мое личное дело привезут нарочным в ближайшие же дни. Я отдам запрос вам и взамен получу на руки свое личное дело. Пусть его запечатают, как положено. Как только я получу от Сурикова все необходимые показания, я в этот же день уеду. И больше здесь не появлюсь. Когда придет запрос о моем откомандировании, вы подпишете приказ. И без всяких обходных листков и прочих глупостей. А вещевой и денежный аттестаты отправите в Москву почтой. Идет?
Исаков с интересом поглядел на нее.
— А вы не такая уж беззащитная, какой хотите показаться. И жесткости в голосе более чем достаточно. Хорошо, сделаем так, как вы предлагаете. Приносите запрос, получите дело на руки. Но не вздумайте хитрить, Татьяна Григорьевна.
— Что вы имеете в виду?
— А то, что вы могли всю эту историю выдумать, чтобы разжалобить меня и разрешить вам уехать как можно раньше. Вам поручено следствие по ряду дел, и я вполне допускаю, что вы можете просто не хотеть ими заниматься, поэтому пытаетесь меня обмануть. Прежде чем вы сядете в поезд или в самолет, я хочу сам посмотреть, какие сведения вам удастся получить от Сурикова или собрать иным способом. Только после этого вы сможете уехать. Поэтому я вношу коррективы в ваш блестящий план. Личное дело я сам заберу из отдела кадров, и оно будет лежать у меня. И если вы не принесете мне доказательства, вы его не получите. Ну как? Устраивает?
— Вероятно, у меня нет иного выхода, кроме как согласиться.
— Конечно, нет. Все, Татьяна Григорьевна, будем считать, что мы договорились. Я вас больше не задерживаю.
Татьяна вышла из кабинета Исакова с пылающими щеками. Дорого ей дался этот разговор. Ничего, сейчас наденет свое продуваемое насквозь пальто, выйдет на улицу и немного остынет. Вредный мужик этот Исаков, но, в сущности, не такой уж плохой.
Сложив бумаги в сейф и обмотав вокруг шеи яркий шелковый платок, Татьяна вдруг вспомнила, что не позвонила своему врачу. А ведь еще вчера должна была. Вот растяпа!
Она торопливо набрала телефонный номер. Конечно, на работе врача уже не было, почти половина восьмого. Татьяна позвонила ей домой.
— Анна Степановна, это Образцова. Простите, что дома беспокою, замоталась, не успела застать вас на работе.
— Ничего, Танечка, — добродушно откликнулась Анна Степановна, которая знала Татьяну много лет, еще со времен ее первого замужества. — Срок у тебя небольшой, шесть недель, так что никакой спешки, если надумаешь.
— Значит, все-таки срок? — пробормотала Татьяна.
— Ну я ж тебе сразу сказала, а ты не верила, настаивала, чтобы анализы сделать. У меня глаз — алмаз.
— Ладно, Анна Степановна, я подумаю.
— Подумай, подумай, — согласилась врач. — Время есть пока.
Татьяна снова села за стол и принялась набирать длинный междугородный номер. Она звонила мужу.
— Стасов, ты можешь срочно получить запрос на мое личное дело?
— Могу попробовать. А как срочно?
— Вчера.
— Не понял…
— Шучу. Дима, — Татьяна была единственной из всех знакомых Владислава Стасова, кто называл его Димой, а не Владиком и не Славиком, — это нужно сделать очень быстро. Желательно завтра.
— Танька, я не верю своим ушам! Неужели твой изверг-начальник согласился отдать дело прямо сейчас? Ты же мне говорила, что он тебя привязал как минимум на месяц.
— Обстоятельства изменились. Димочка, позвони Насте, скажи ей, что я обо всем договорилась и она может приезжать в любой день. Макушкин ее примет. Это что касается ее просьбы. Теперь что касается моей просьбы. Возьми запрос и отдай Насте, она мне его привезет. Дальше. Желательно, чтобы она приехала как можно быстрее, оптимально — дня через два. Не позднее. На двое суток. Ты понял? На двое суток. Мне нужна ее помощь, но мне неловко ее просить. Все-таки мы с ней не так близко знакомы. Я очень рассчитываю на то, что к твоей просьбе она прислушается.
— Таня, я не понимаю, что происходит. Какие дела у тебя с Аськой за моей спиной? Что у тебя случилось? Почему такая срочность?
— Я все потом объясню. Никакой катастрофы, честное слово, просто появилась возможность сорваться отсюда побыстрее, жаль будет, если не получится.
— И все?
— И все.
— Не врешь? Голос у тебя какой-то…
— Голос — это по другой части. Дима, я беременна. Только что с врачом разговаривала.
— Танюха… — охнул Стасов. — Миленькая… Как хорошо-то!
— Не знаю, может быть, — быстро перебила его Татьяна. — Я пока не решила. Ты тоже подумай. Позвони мне вечером, скажи, до чего договорился с Настей. Заодно и обсудим твои соображения по поводу аборта.
— Не по поводу аборта, а по поводу ребенка. Тут и обсуждать нечего.
— Хорошо, вечером поговорим. Все, Дима, целую тебя.
— Таня, подожди…
— Вечером, Димуля, вечером. Мне нужно бежать.
На самом деле никуда бежать ей не нужно. Просто стало трудно справляться с нервами, а ей так не хотелось, чтобы муж почувствовал ее тревогу. Да что там тревогу — откровенный страх. Растерянность.
Она еще какое-то время посидела в кабинете, бессмысленно перекладывая ручки и карандаши, потом все-таки заставила себя надеть пальто и пойти домой.
Ирочка встретила ее радостным щебетанием.
— Тань, я прямо дождаться не могла, когда ты придешь! Раздевайся скорее, будем ужинать, и я тебе все расскажу.
Она сгорала от нетерпения, и Татьяна изо всех сил старалась не показать, насколько тяжко у нее на сердце и как ей не хочется сейчас выслушивать Ирочкины истории. Она пыталась оттянуть момент, когда нужно будет сесть за стол и начать разговаривать со свояченицей. Сняв костюм, она, вместо того чтобы небрежно бросить его на кресло, как обычно, стала старательно развешивать в шкафу на плечиках пиджак, блузку и юбку. Потом подошла к туалетному столику и принялась, глядя в зеркало, снимать тампоном, смоченным в косметическом молочке, макияж.
— Ну Таня! — раздался из кухни звонкий Ирочкин голосок. — Все же остывает! Ты что там, уснула?
