Я отрицательно дернул плечом. Она продолжила:
— Это потому, что в мозгу есть свои золотые пластины, в которых вдавлен рассказ обо всем произошедшем. Только они не золотые, они маленькие и легкие. И они совсем не пластины. Это те самые усики, между которыми проскакивают молнии. В каждом хранится много-много всего, и совсем не в том порядке, как в наших стопках пластин. Но чтобы понять, достаточно представить хранилище пластин. Представляешь?
Увидев мой кивок, она в ответ удовлетворенно кивнула:
— Отлично. Но есть еще голос. Кто-то вошел в хранилище, крикнул что-то, и его слова слышны до тех пор, пока звучат. Если есть эхо, звучат дольше. Если кто-то пересказывает их, передавая по цепочке, звучат еще дольше, но могут исказиться. Чем отличается такая память от пластин?
— Ну… Если перестать повторять голосом, все сказанное потеряется… А с пластин разве только Владычица времени сотрет… Нескоро.
— Ты понимаешь быстро, — Армир снова удовлетворенно кивнула. — А теперь пойми главное. Наше сознание — вовсе не нечто загадочное и непознаваемое. Это вся общность маленьких молний, тридевять по тридевять по тридевять и еще больше, живущих в нашем мозгу. Они кажутся беспорядочными, но в них есть строгий порядок. Поэтому, если тебя спросить о твоем имени, твой мозг, получив сигнал-молнию из ушей, вбросит его в копошащиеся молнии твоего сознания, и оттуда придет один и тот же ответ, неизменно один и тот же, когда бы тебя ни спросили. Он побежит молнией к мышцам твоего языка и гортани, и ты произнесешь: «Ксената».
«Или Пол, — мелькнула во мне мысль, — пример не очень удачный, но я понял».
— А если спросят меня, я скажу, что меня зовут Армир. Как бы ни копошились молнии в моей голове, это всегда мои молнии, мое сознание, которое знает, что на этот вопрос надо ответить: «меня зовут Армир». Это очень подвижная, изменчивая, но, при том, постоянная картина. Понимаешь?
Я согласно кивнул.
— Тогда слушай дальше. Молнии в воздухе не возникают из ниоткуда. У них есть невидимые источники. Невидимые для нас. И молнии, вспыхнув, могут родить другие молнии, даже далеко от себя. Я показала бы тебе, но некогда. Представь. Если взять прут из металла, согнуть его в круг, но так, чтобы концы не касались друг друга, то в грозу там могут проскакивать искры. Маленькие молнии. Намного сильнее, чем в мозгу, но такие же по роду. Каждый раз, когда рядом ударит молния, между концами прута будет проскакивать искра. Это потому, что молния передает себя во все стороны, но только там, где ее готовы принять, она возрождается.
Это было уже куда труднее понять и представить, но я отложил разбор на потом. Сейчас нужно дождаться сути. Что-то подсказывало мне, что если я упущу шанс, другого может и не представиться.
— Наш мозг живет маленькими незаметными молниями. Но это молнии. Он их производит и готов принимать. Если подобрать похожие молнии, приложить в наш мозг другое сознание, даже просто поместить его рядом, это сознание начнет проявляться в нас. Сила наших молний настолько мала, и так трудно совпасть в устройстве мозга, во всех этих маленьких усиках, что обычно одно сознание на другое не влияет. Редко появляются люди, читающие мысли других, видящие образы от других, передающие свои мысли другим. Еще реже — люди, умеющие управлять другими, внушать им, пробивать сопротивление сознания или обманывать его, заставлять что-то делать, заставлять вспомнить ненастоящее или забыть настоящее. Такой человек может родиться раз в тридевять лет и так и не научиться использовать свою способность. Поэтому древние придумали механизм, машину. Эта машина создавала сложные молнии, она читала человека, как мы читаем пластины, и то, что происходило внутри головы одного, передавала в голову другого, а обратно читала и передавала то, что складывалось в голове второго после добавления первого.
Я слушал внимательно, не прерывая, но больше старался запомнить, чем понять. Арнир, кажется, заметила это, но прерываться не захотела:
— Они научились делать так, что один человек мог управлять вторым с помощью этой машины. Он мог видеть, что происходит внутри другого, влиять на него и наблюдать изменения, не меняясь сам. Если так делать долго, если иметь опыт, можно быстро прочитать прошлое человека и рассказать другим. Можно поместить свое отражение в голову человека и отбрасывать его собственное сознание, при этом постоянно читая его память как открытые пластины. И если вынуть человека из машины, он будет еще находиться под влиянием. Какое-то время. Недолго.
— Но как же им удалось… Ведь Трана несколько дней…
— Вспомни, что я говорила о пластинах, в которых выдавлены знаки памяти. В мозгу это усики, связанные молниями. Мозг растит новые усики и, если нужно, убивает старые. Он делает это медленно. Обычно, медленно. Если долго держать человека под машиной, под отражением другого человека, мозг начинает строить новую картину памяти, новую личность. Он как бы покрывается пленкой, отделяющей память старой личности от молний нового сознания, и старое сознание, смешанное с новым, постепенно вытесняется совсем, умирает.
— Так вот что случилось с Траной! — озарило меня.
— Да. Его разум умер. Айбис принесла тело. Если бы даже у меня была эта машина, и я попыталась бы вернуть ему волю, ничего бы не получилось. У меня было бы зеркало, но не было бы сознания Траны. А само оно не смогло прорасти обратно, чтобы занять пустоту после ухода Иного, после ухода отражения сургири, не смогло воскреснуть из старых засохших зерен, оставшихся в мозгу.
— А… Нарт? Как ей удалось? — я посмотрел на девушку новыми глазами, глазами, полными восхищения.
— Нарт сильная. И она дочь жрицы Весенницы. Бывшей жрицы, но… Ее не так просто сломить. И она не только отбилась, поддавшись для вида, но и сумела обмануть их, сбежать и вернуться ко мне с новостями.
Полный чувств, которые не посчитал нужным рассеивать, я пал на колени и поцеловал полы их одежды. Рука, ведущая по жизни, оказывается, не просто швыряла меня из потока в поток, из огня в огонь, но вела к этой встрече с двумя величайшими женщинами, открывшими мне то, до чего я шел бы еще девятки лет в пропитанном спесью и лицемерием, жадностью и глупостью учебном зале храма Звездного огня.
— Встань, Ксената, — голос Нарт журчал как ручеек. А я ведь еще так недавно думал, что она немая и слабоумная… — Нам пора лететь. Забирайся назад.
Я взобрался по короткому крылу в самый конец кабины и втиснулся в узкое кресло. Рядом со мной разместилась худенькая вдова Траны; я и не заметил, как она подошла. Две владелицы Нагорной, мать и дочь, уселись впереди, и крышка кабины захлопнулась над нами. Оказалось, она прозрачна изнутри.
