- Хочешь, пойдем к нам? - пригласила Седа.- Пообедаем, потом возьмем такси -и на вокзал.
- Ас Рубеном ты не договаривалась?
- Нет. Когда ты сказал, что не едешь, я тоже отказалась.
Седа прошла вперед и стала торопливо подниматься по лестнице. Я еле успевал за ней. Она достала из сумочки ключи и, открыв дверь, пригласила меня войти.
Я почему-то думал, что дома у них никого нет, но, уже снимая в коридоре пальто, услышал: - Это ты, дочка?
- Я, мам,- отозвалась Седа.- Со мной товарищ.
- Левой?
- Да...
Мать Седы сидела в кресле. Я подошел и поздоровался с ней за руку.
- Садись, сынок,- пригласила она. Потом хрипловатым голосом спросила: -Ты спешишь, Седа?
- Да, мам, - ответила Седа, повязывая передник. - Мы едем в Цахкадзор.
Ситцевый передник с яркими цветами придавал Седе новое очарование. Она сделалась более земной, более близкой и очень какой-то ясной.
- Я сейчас накормлю тебя, мам,- сказала она.- И мы поедем А завтра к вечеру буду уже дома.
Завтра вечером. А я-то думал, что сегодня же и вернемся.
- А есть там где ночевать? - спросил я.
- С ночевкой несколько сложновато, но что-нибудь придумают,- успокоила Седа.- Я не первый раз туда еду, всегда устраиваемся.
Она придвинула кресло матери к столу и, усевшись напротив меня, спросила:
- Выпьешь что-нибудь?
Мать Седы пристально, взглянула на меня.
- Нет, спасибо,- ответил я.
- У меня есть французский коньяк, - улыбнулась Седа.- И знаешь, все не было случая открыть. Давай?!
- Нет, я вообще не пью. Но если бы и выпил когда, то только нашего. А сейчас, ей-богу, не хочется.
- Ты женат, Левой? - вдруг спросила мать Седы.
Я опустил ложку с супом в тарелку и взглянул на Седу.
- Закутай хорошенько ноги, мама, - выручила меня Седа.
Потом мы молча продолжали есть.
Седа принесла из кухни плов с черносливом и сказала, что обязательно зажарила бы в духовке курицу, знай, что я буду у них обедать.
- Седа мне много рассказывала о тебе, Левон,- сказала мать.- Я давно хотела тебя увидеть, но ты почему-то все отказывался зайти.
Я удивился: Седа ведь никогда не приглашала меня к себе домой.
- Очень занят, - ответил я. - Вечерами тоже работаю, не в лаборатории, так дома.
- Знаю, знаю. Дочка говорит, что ты будешь большим ученым.
Мне стало неловко, и я в душе обозлился на Седу.
- Чего смутился? - заметила мать Седы.- Сейчас перед способным человеком открыты все пути...
- Мам,- перебила ее Седа,- какой компот открыть, персиковый или абрикосовый.
- Спрашивай у гостя. Я сказал, что. предпочитаю персиковый.
Когда Седа вышла за компотом, мать просительно прошептала:
- Левон-джан, пожалуйста, никогда не обижай Седу. Она у меня единственная.
- Ну, что вы! - аоскликнул я.- За что мне ее обижать? Она мой хороший товарищ. В лаборатории, правда, мы иногда спорим. Но это только по работе. А по работе всякое случается. - Я боялся замолчать, чтобы мать Седы еще чтонибудь не сказала. И потому болтал без умолку.- Без стычек и споров и дня не проходит. Люди ведь заинтересованы в своем деле, каждый ищет лучшее решение. Отсюда и споры. Но, кстати, они даже делают работу интереснее...
Вошла Седа, и я замолчал.
Но вот, взяв лыжи, мы собрались уходить, и мать Седы сказала:
- Левон-джан, ты там позаботься о Седе. Смотри, чтоб она не простудилась. Ты не представляешь, какая она упрямая...
- Обещаю вам! - заверил я.
На улице нам сразу подвернулось такси, и мы попросили водителя поскорее доставить, нас на вокзал.
Кроме лыж Седа еще взяла с собой дорожную сумку.
- Боишься, что мы в Цахкадзоре с голоду помрем? - спросил я.
- Тут не только еда. И лыжные костюмы тоже,- сказала Седа.- Думаешь, прямо так и будем там? - она показала на мои полуботинки, на каучуке.- Стоит тебе разок приобщиться и войти во вкус, вовек не захочешь, чтобы наступила весна. Честное слово! Жаль только, не каждое воскресенье удается выбраться... За мамой ведь некому приглядеть. Иногда только прошу соседку...
- У нее что, ревматизм?
- Хуже. Паралич,- ответила Седа.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ
Четыре или пять зеленых вагонов. Широкие полки забиты узлами, детьми и безучастными ко всему вокруг пассажирами.
И очень много молодежи. Наверное, студенты. Все в лыжных костюмах. Девушки в брюках и в ярких шерстяных свитерах. В конце вагона под аккомпанемент худощавого паренька-гитариста несколько человек поют "Киликию", чуть поодаль сидят двое. Девушка держит в ладонях пальцы парня и незаметно ласкает их. Они не обращают на нас никакого внимания. Не обращают внимания и на двух севанских крестьянок, которые только головой покачивают, дивясь бесстыдству "этой молодежи".
Восседающий на соседней скамье старик вставляет в свой мундштук из вишневого дерева "Аврору" и начинает дымить.
Один из парней предупреждает его, что в. вагоне курить запрещено, особенно нельзя этого делать в присутствии женщин. Но старик будто не слышит его, не обращает никакого внимания. А когда молодой человек повторяет свое замечание, старик вдруг начинает громко сетовать, что, дескать, нет у современной молодежи никакого уважения к старшим, учат их, учат годами, но никакого им от науки проку...
Сетует, но сигарету гасит и, вынув ее из мундштука, заботливо вкладывает обратно в пачку.
Самым поразительным в нашем путешествии было то, что электричка часто останавливалась, хотя никаких станций но дороге не было. Останавливалась, потому что возвращавшиеся с полей колхозники считали себя вправе воспользоваться новым для этих мест видом транспорта и, где ни завидят электричку, поднимают руку. Машинист охотно тормозит до полной остановки, подбирает людей и едет дальше до следующих просителей.
Меня эти бесконечные остановки нервируют. Я злюсь, в душе ругаю на чем свет стоит и машиниста, и этих странных путников. Но когда потом вглядываюсь в лица тех двоих, что, занятые собой, никого и ничего не замечают, понимаю, что эта поездка прямо для них: чем дольше она протянется, тем и лучше.
Седа не смотрит в мою сторону. Задумалась. Я исподтишка разглядываю студенток вокруг нас и убеждаюсь, что Седа самая красивая. Переполняюсь гордостью оттого, что многие смотрят на нее восторженно, и оттого, что эта, такая непохожая на всех остальных, девушка едет в Цахкадзор со мной, что она мой друг и что многие хотели бы оказаться на моем месте, но где им...
Я снова всматриваюсь в студенток.
Нет. Седа совсем другая.
- Хватит пожирать глазами бедняжек,- шутливо замечает Седа и лукаво улыбается. А в голосе ее мне слышатся нотки досады. Она явно недовольна.
Ревнует?!.
Мысль, что она может ревновать меня, ударяет мне в голову. От волнения я даже покрываюсь испариной. Никогда бы не подумал. Меня вдруг пронзает, что Седа не проето мне друг. Но я тотчас беру себя в руки, убеждаю, что все вызвано определенной обстановкой и обстоятельствами...
