— Вижу, не слепая, — ответствовала старуха.
— Безумная Настасья? — задумчиво и вопросительно повторил он.
— Да, она живет в соседнем доме. Безвредное существо, но иногда производит много шума.
Словно в доказательство слов старухи невидимая, но явно и в самом деле безумная Настасья завопила:
— А деньги-то где на ремонт взять?! Нету!
— У нее что-то сломалось? — осторожно спросил Максим.
— Да, мозги, — сообщила старуха. — И основательно. Не надейтесь, что вам удастся починить. Тут нужен сантехник совсем другого калибра.
Он фыркнул, подавившись дымом, потом расхохотался. Старуха нравилась ему все больше и больше.
— Ладно, давайте завтракать, — решила старуха. — Но сначала рекомендую принять душ. Вы побоялись меня разбудить, но я встаю с петухами. Впрочем, у меня нет петухов.
И она вернулась в дом.
Выйдя из— под душа (и подумав при этом о проницательности старухи -догадалась ведь, что он боялся нашуметь, чертова ведьма…), он задумчиво уставился на свое отражение в большом круглом зеркале, висевшем над раковиной. Побриться? Или ну его на фиг? Запустить бороду, как у деда Мазая (кто это такой, хотел бы я знать…), пугать детишек на улицах, прикидываясь Бармалеем… тьфу, что за чушь!
Но бриться все равно не хотелось.
В итоге он решил еще несколько дней не беспокоить уже не короткую щетину, дать ей подрасти и налиться соками, — а уж потом решать, как оно лучше. Может быть, борода окажется очень даже кстати в новой незнакомой жизни? Для маскировки.
Он вышел в кухню и увидел, что старуха уже накрыла на стол.
В великолепных мисочках севрского фарфора (севрского? откуда он это знает? как он это определил? чем севрский фарфор отличается от других?…) дымилась овсяная каша «Быстров» с кусочками абрикосов. Рядом на тарелках аналогичной работы лежали тоненькие квадратные кусочки белого и черного хлеба, прозрачные ломтики сыра, кубики нежно-золотистого масла. Столовые приборы ослепительно сверкали — их старинное фасонное серебро ошеломляло глаз изысканной усложненностью линий (хотя и непонятно было, зачем старуха выложила полный комплект вилок, ложек и ножей — не кашу же вилкой ковырять?). Ближе к окну, под китайской фарфоровой вазой с фоновой росписью (на бледно-голубом — белые и желтые хризантемы с коричневатыми листьями), наполненной простыми полевыми ромашками, пристроились две похожие на морские раковины чайные чашки — голубые, с волнистыми боками и тонким золотым орнаментом по самому краю. На блюдечках под ними лежали чайные ложки с витыми золочеными ручками. Ай да старуха, подумал Максим, отодвигая простую сосновую табуретку и усаживаясь, ай да Баба Яга!
Салфетки выбивались из ансамбля своей ядовито-зеленой бумажной простотой, зато не пугали помпезностью, как это часто случается с крахмальными льняными. А заодно вносили некую диссонирующую цветовую ноту, нарушая торжественность момента. Максим и это оценил по достоинству.
— Ну-с, юноша, — прогудела старуха, — приятного аппетита.
— Спасибо, Нина Петровна, — с улыбкой ответил он.
— Ох, как это ужасно звучит! — вздохнула старуха, запуская в кашу вилку и нож. — Нина! Петровна! Я, наверное, так никогда и не привыкну к этому чудовищному обозначению моего «я».
Максим едва не подавился. Овсянка вела себя как-то странно, забиваясь за щеки и путаясь под языком. Но в конце концов он справился с задачей и проглотил первую ложку, с полным и окончательным обалдением наблюдая за тем, как ловко старуха уминает свою порцию, не роняя с вилки ни зернышка. Старуха тем временем продолжала светскую болтовню, холодно поглядывая на гостя бледными глазами, непропорционально большими для крошечного сморщенного личика.
— Я не спрашиваю вас, надолго ли и с какими целями вы явились в нашу захолустную Сарань, — заявила она. — Я вообще никогда не сую носа в чужие личные дела. И, кстати, в мои дела соваться не советую. Ну, это так, к слову. А вот вопрос оплаты за постой — это для меня существенно и даже, я сказала бы, актуально. Не сочтете ли вы неприличным, если я предложу вам обсудить подробности прямо сейчас? Не повлияет ли это на ваше пищеварение?
Тут уж Максим заржал, едва успев проглотить крошечный квадратик хлеба. Придя в себя, он с трудом проговорил:
— Вы просто назовите свои условия, и все. Я согласен. И даже вдвойне. (Похоже, он научился этому у фантастической Лизы.) Старуха поняла идею, заключенную в странном наборе слов, и деловито кивнула.
— Что ж, — сухо (он вдруг понял, что ее смущает денежная тема) сказала она, — тогда — из расчета тысяча рублей в месяц. С питанием и стиркой.
— Вы, надеюсь, сдаете постельное белье в прачечную, не сами же стираете? — спросил он.
— С прачечными у нас в городе некоторые сложности, — ответила старуха. — Но сама я, разумеется, не стираю. Просто не умею. Нанимаю женщину.
— Отлично, — кивнул он, — тогда будем считать из расчета две тысячи в месяц. Но я не знаю, как долго я здесь пробуду.
— Неважно, — отмахнулась старуха, и он увидел в глубине поблекших глаз нечто похожее на радость. Неужели у нее так плохо с деньгами? Надо что-то придумать… старуха с характером, гордая, подачку не примет… ну, изобретем подходящий ход. Тут главное — не спешить.
— А как вашу кошку зовут? — поинтересовался он, чтобы разрядить обстановку. — Очень у нее необычная раскраска.
— Вообще-то обычно я ее зову просто дурой, — ответила старуха. — Но для посторонних она — Софья Львовна, и никак иначе. И не вздумайте с ней фамильярничать. Она этого не любит.
— Нет, что вы… какие уж тут фамильярности! — с жаром произнес он. — Мадам Софья Львовна уже имела честь поставить меня на место.
На высохшем личике старухи отразилось явное удовольствие. Он понял, что наконец-то по-настоящему угодил.
Мадам Софья Львовна, то ли услышав, что речь зашла о ней, то ли просто проголодавшись, как раз в этот момент соизволила вспрыгнуть на стол. Максим замер, не зная, как в этом доме принято поступать в подобных случаях. Но, само собой, у него и в мыслях не было проявлять фамильярность.
Кошка, подрагивая черным червем хвоста, внимательно обнюхала остатки каши в мисочке Максима (он замер с поднятой ложкой, как «Девушка с веслом»), потом совершила ту же процедуру с мисочкой старухи (старуха наблюдала за кошкой молча, с суровым выражением лица), потом почему-то обратила внимание на ромашки в китайской вазе, потянулась к ним носом, чихнула… а в следующую секунду зацепила когтем лепесток сыра и ловко сбросила его с тарелки прямо на пол — и сама прыгнула следом.
— Вот так, — довольным тоном произнесла старуха. — Мы такие.
— Да уж… — только и сказал он.
