Проехали ещё с полверсты и остановились возле краснокирпичного пятиэтажного дома-громадины, похожего на гигантский сундук и за счёт высоты потолков сравнимый с современными Воловичу десяти-, двенадцатиэтажками. Дом был вплотную окружён всё теми же райцентровского вида строениями, на многих из которых видны вывески вроде «Моссельпром», «Мясная лавка», «Керосин и сопутствующие товары». Последнее слегка Михаила развеселило. Он все же был стилист. Какие товары сопутствуют керосину? Движки трактора «Фордзон-Путиловец»? Лампы? Фитили? Жестяные бидоны? Или бензин, лигроин, соляр, прочие продукты перегонки нефти?
Надо будет зайти, узнать, если представится возможность.
«Воронок» объехал дом по периметру и остановился у одного из подъездов.
– Выходи, – бросил конвоир, отпирая снаружи обычный висячий замок.
– И где это мы? – осведомился Волович, тщетно пытавшийся вспомнить, видел ли он здесь этот дом в своё время. Это сейчас он господствует над местностью, а потом мог и потеряться в новой застройке. Или – снесли. И не такое сносили в «эпоху реконструкции». Сухареву башню, например, храм Христа Спасителя. Хотя – зачем? Дом он и есть дом, добротный, стены кирпичей в пять, да, пожалуй, и больше. Века простоит.
– Третий Дом профсоюзов. А на верхнем этаже – общежитие сотрудников. Велено там разместить…
– Это что ж меня к сотрудникам вдруг причислили? – удивился Михаил. – Неужто заслужил? Без собеседования, без отдела кадров?
На отвлечённые темы конвоир, несмотря на рубиновый кубик в петлицах, рассуждать, очевидно, не умел.
– Ага, как же! Держи карман. Вот тут в пакете всё про тебя расписано. Кому надо – прочитают. А на словах сказано, что «поселяется под гласный надзор». Чтобы, значит, не заморачиваться. Всегда под рукой будешь…
Волович вздохнул. Надзор так надзор. Он помнил, что в «старое время» был ещё и «негласный». Но всё же по-любому не тюрьма. А, можно сказать, первый шажок вверх по неизвестно куда ведущей лестнице. Будет правильно себя вести – глядишь, в писари произведут. Хотя рукой он писать давно разучился, да и на «Ундервуде»[46] практики никакой.
Ладно, нужда научит.
Сам по себе «гласный надзор» оказался вещью совсем не страшной. Комендант общежития, бойкий румяный парень с лёгким акцентом коренного московского татарина: «Товарищ Хурматулин, можно просто Фёдор, Фетхулла вам не выговорить» – отвёл его в самый конец коридора, отпер крашенную ядовито-синей краской невысокую дверь. На жестяном овале номер – «77». Надо же – счастливый!
За дверью оказалась комната настолько странная, что Михаил сразу и не понял. От двери к полукруглому окну – проход метра четыре длиной и полтора шириной. Чуть выше, чем в рост человека. А по сторонам – крутые скосы, повторяющие форму крыши, по бокам от слухового окна[47] спускающиеся почти до самого пола. В одной из образованных скосом ниш, правой – казарменная тумбочка и узкая железная солдатская кровать, без всякой пружинной сетки. Просто на поперечных прутьях – настил в три доски, поверх – матрас типа тюремного. Правда, подушка попышнее, не пуховая, конечно, но и не ватная. С пером. И одеяло приличное, двойное байковое, оранжевого какого-то цвета, с синими полосками.
Слева в такой же нише – навесной фанерный шкафчик, фанерный же конторский однотумбовый стол и обшарпанный венский стул.
Чтобы лечь на койку, нужно сначала сесть на неё, потом повернуться и ноги вытянуть. Тюремная камера даже поудобнее была, полных двенадцать квадратов, успел шагами измерить, потолок хоть и сводчатый, но трёхметровый, а здесь полезной площади восемь едва наберётся. А ходить – как трамваю по рельсам – от двери до окна и обратно.
– Что, не нравится? – весело спросил комендант. – А на двенадцать коек номерок не желаете ли? Однако велено в отдельной поселить. И ещё удобно – сортир и умывальник как раз напротив, не придётся до другого конца полста саженей лупить, когда припрёт. – Фёдор весело рассмеялся. Похоже, его всё в этой жизни радовало. – И не воняет совсем, у нас чистота, в очередь все дневалят. Твоя очередь не скоро дойдёт, аж в конце того месяца. Повезло тебе, тот, кто перед тобой здесь жил, – успел отдежурить. Ладно, пошли со мной…
В конторке коменданта Волович получил две бязевые простыни и наволочку, с чёрными инвентарными номерами, оттиснутыми, наверное, Кузбасс-лаком[48], а также пропуск на вход в общежитие. Он уже обратил внимание, когда только вошёл, что у толстенной дубовой двери стоял часовой с кавалерийским карабином без штыка. Да и комендант был при пистолете неизвестной Воловичу модели, в большой бурой кобуре толстой, почти подошвенной кожи.
– У нас строго. Раз ты не сотрудник, а поднадзорный – выход разрешён с семи утра, возвращение – не позже восьми вечера. Опоздаешь – на первый раз наряд вне очереди, потом можно и в карцер. Совсем ночевать не придёшь – найдут и обратно вернут, откуда привезли. Дошло?
Волович грустно кивнул. Имея в виду перспективу возвращения в тюрьму. А ночная московская жизнь его пока не интересовала.
– Да ты не бзди! – утешил его Хурматулин. – Жизнь у нас клёвая. А тебе так особенно. На службу не ходить. Гуляй, жри да спи. «Пока не требует поэта к священной жертве Аполлон!»
Волович уставился на коменданта в полном изумлении.
– Чего пялишься? Думаешь, ты тут один умный, а прочие пальцем ковыряются? Сам знаешь, где. Я два класса медресе и три класса ремесленного кончил. Пушкина много чего наизусть знаю. Теперь смотри сюда. Вот талоны на питание. – Он протянул с десяток скреплённых вместе листов голубой рыхловатой бумаги, из которой в давние, едва сохранившиеся в памяти времена делали билеты в кино. И с такими же отрывными полосками «Контроль» по правому краю. Даже с перфорацией. Но нанесённой вручную, специальным зубчатым колёсиком на деревянной ручке.
– Завтрак, обед, ужин. Время указано. И число. Опоздал – голодный. И назавтра не отоваришь. Померла так померла. – Снова жизнерадостный смех. – Столовая на первом этаже, со стороны Москва-реки. Вот это – талоны на махорку. Десять пачек в месяц. Бумага для закрутки – своя. Лучше всего – с отрывного календаря. Курительная – дорого. Газетная – горло дерёт, и вредно – свинца много.
Волович подивился такой заботе.
– И – вот тебе. От товарища Менжинского на мелкие расходы. Ежемесячное пособие.
Комендант протянул три жёлтые рублёвые бумажки, похожие на те, советские, только в два раза больше и вертикального расположения реквизитов.
– В каком смысле? – не понял Михаил.
– В том самом. Заботится о тебе председатель ОГПУ. Как раз месяц два раза в день на трамвае проехать хватит. Это рупь восемьдесят. Газету почитать захочешь – ещё по две копейки в день. Ну и попить вдруг в городе потребуется. Три стакана в день без сиропа или один – с сиропом «Свежее сено». – Фёдор опять чему-то засмеялся. – Из реки пить не советую, из уличных фонтанов – тоже. А ты же не верблюд, так?
