Больше всего Вэлентайн встревожило то, что Питер не был обеспокоен ни в малейшей степени.
— Питер, как ты думаешь, почему мне кажется, что ты видишь во всем этом всего лишь некую блестящую возможность для Питера Виггина?
— Для нас двоих, Вэл.
— Питер, тебе всего двенадцать лет. Мне десять. Знаешь, как называют людей нашего возраста? Нас называют детьми и с нами обращаются, как с мышами.
— Но мы думаем не так, как другие дети, верно, Вэл? Мы говорим не так, как другие дети. И более, того, пишем мы тоже не так, как они.
— Для разговора, начавшегося с угроз укокошить друг друга, это неплохой поворот, Питер.
Вэлентайн, тем не менее, обнаружила, что слова Питера ее взволновали. Писать она умела как раз лучше Питера. И они оба знали, что это так. Однажды он даже сказал об этом вслух. Тогда же он признался, что легче всего понимает в людях то, что они в себе больше всего ненавидят, и это помогает ему постоянно держать их на крючке. А что касается Вэлентайн, то, по его мнению, ей легче всего понять в людях то, что они в себе больше всего любят, и поэтому она умеет им льстить. Это было правдой, сказанной устами циника. Вэлентайн умела склонять людей к своей точке зрения — она могла убедить их, что они хотят того же, чего хочет она. Питер, в свою очередь, мог заставить их только бояться хотеть того же, чего хочет он. Когда он в первый раз высказал это Вэл, она с ним не согласилась. Ей хотелось верить, что ей удается убеждать людей потому, что она права, а не потому, что умнее. Но сколько бы она потом ни повторяла самой себе, что она не желает пользоваться людьми так, как это делает Питер, ей была приятна мысль о том, что она может по-своему контролировать их. И контролировать не только их действия, но и их желания. Ей было стыдно, что такая власть доставляет ей удовольствие, но, несмотря на стыд, она иногда все же пользовалась этой властью. Внушала учителям делать то, что хочется ей. И другим ученикам. Иногда ей удавалось убедить даже Питера. Сильнее всего ее пугало в этом то, что она так отождествляла себя с Питером, что как бы сливалась с ним. Приходилось признать, что в ней гораздо больше от него, чем ей хотелось бы. И для такого самопризнания нужна была определенная отвага. Все это промелькнуло у нее в голове в то время, как Питер произносил свою речь. «Ты думаешь о власти, Питер, но по-своему я сильнее тебя».
— Я изучал историю, — сказал Питер. — Я изучал все, что касается моделей человеческого поведения. Бывают времена, когда мир вступает в период трансформации, и в такие времена верное слово может изменить все. Вспомни Перикла в Афинах и Демосфена…
— Да, этим двум удалось разрушить Афины дважды.
— Периклу, да, но Демосфен был прав относительно Филиппа…
— Или спровоцировал его…
— Поняла? Это то, чем обычно занимаются историки: болтовней о причине и следствии. А на самом деле бывают времена, когда мир попадает в полосу изменений, и нужное слово в нужном месте может его перевернуть. Томас Пайн и Бен Франклин, к примеру. Или Бисмарк. И еще Ленин.
— Не совсем близкие примеры, Питер.
На этот раз она возражала больше по привычке. То, что он говорил, было вполне правдоподобно.
— Я и не ожидал, что ты поймешь. Ты до сих пор веришь тому, что учителя знают нечто такое, что стоит учить.
«Я понимаю гораздо больше, чем ты думаешь, Питер».
— Так ты собираешься стать Бисмарком?
— Я вижу себя человеком, способным вкладывать идеи в головы других людей. С тобой что, не было случаев, когда тебе приходила в голову какая-нибудь умная фраза и ты произносила ее, а через две недели или через месяц слышала, как один взрослый говорил те же слова другому взрослому, и они оба были для тебя незнакомцами? Или вдруг ты слышала эту фразу по видео или встречала ее в сети?
— Я всегда думала, что я уже слышала ее до этого, и мне только кажется, что она принадлежит мне.
— Ты ошибалась. В мире всего две или три, тысячи людей, равных нам по уму, сестренка. И большинство из них просто зарабатывают себе на хлеб. Эти бедняги кого-нибудь учат или что-нибудь исследуют. И очень немногие из них имеют реальное отношение к власти.
— И конечно же мы — среди этих счастливчиков.
— Это так же смешно, как одноногий кролик, Вэл.
— Которых наверняка несколько в этом лесу.
— И они прыгают аккуратными маленькими хороводиками.
Вэлентайн засмеялась над этой нелепой картинкой, и тут же возненавидела себя за то, что это показалось ей смешным.
— Вэл, мы можем сказать то, что все остальные будут повторять через две недели. Мы это действительно можем. И не надо ждать, когда мы повзрослеем и благополучно утонем в каком-нибудь деле.
— Питер, тебе всего двенадцать.
— Но не в информационной сети. Там я могу назваться кем угодно, и ты тоже.
— В сети мы однозначно значимся как учащиеся и даже не можем выступить в настоящей дискуссии. Для нас открыт только режим выступления из аудитории, а это означает, что мы ничего не сможем сказать.
— У меня есть план.
— У тебя всегда есть план. — Она притворилась безразличной, но на самом деле стала внимательно слушать.
— Мы можем появиться в сети, как полноценные взрослые с какими нам вздумается именами, но при условии, что отец разрешит нам пользоваться своим гражданским доступом.
— С какой стати он будет это делать? Ведь мы уже имеем ученический. Что ты ему скажешь? Мне нужен гражданский доступ, чтобы я мог завоевать мир?
— Нет, Вэл. Не я. Ты ему скажешь. Скажешь, что обеспокоена насчет меня. Что я стараюсь изо всех сил преуспеть в школе, и тебе кажется, что я схожу с ума оттого, что не могу разговаривать с умными людьми. Все говорят со мной с высоты своего возраста, считают меня ребенком. И я не могу беседовать с теми, кто равен мне по уму. Ты сможешь доказать, что я нахожусь на грани нервного срыва.
Вэлентайн подумала о трупе белки в лесу и догадалась, что даже эта находка была частью плана Питера. Или он решил воспользоваться этим после того, как все сделал.
— Итак, ты хочешь, чтобы я убедила его разрешить нам пользоваться его гражданским входом. Под чужими именами, чтобы нельзя было догадаться, кто мы на самом деле, и чтобы люди относились к нам с подобающим уважением.
Вэлентайн могла бы посмеяться над какой-нибудь его идеей, но не над этой. Она не смогла бы, например, спросить: «А почему ты считаешь, что достоин уважения?» Она читала об Адольфе Гитлере. Интересно, каким он был в двенадцать лет? Не такой умный, в этом смысле совсем не такой, как Питер, но так же сильно жаждавший славы. И что было бы с миром, если бы в детстве он попал в молотилку или его задавила лошадь?
— Вэл, — сказал Питер. — Я знаю, что ты обо мне думаешь. Что я не очень хороший человек, да?
Вэлентайн метнула в него сосновую иголку.
— Стрела прямо в сердце.
— Я уже очень давно собирался поговорить с тобой. Но никак не мог решиться.
Она взяла губами хвоинку и с силой дунула, чтобы попасть ею в Питера. Та упала почти у самых ее ног.
— Еще один неудачный выстрел.
«Почему он притворяется слабым?»
— Вэл, я боялся, что ты мне не поверишь. Не поверишь, что я смогу когда-нибудь сделать это.
— Питер, я верю, что ты сможешь сделать что угодно и, вероятно, сделаешь.
— Но еще больше я боялся, что ты мне поверишь и попытаешься мне помешать.
— Продолжай, Питер, скажи, что убьешь меня.
«Неужели он действительно верит, что меня можно одурачить, притворяясь этаким маленьким беспомощным братиком?»
— Просто у меня нездоровое чувство юмора. Прости. Ты же знаешь, что я просто дразнил тебя. Мне нужна твоя помощь.
— Как раз тебя миру и недостает. Двенадцатилетний решает все наши проблемы.
— Это не моя вина, что мне сейчас всего двенадцать. И не моя вина, что именно сейчас открылась такая возможность. Что именно сейчас то время, когда я могу управлять событиями. Во Времена Перемен мир всегда представляет собой демократию, где побеждает тот, чей голос сильнее других. Все думают, что Гитлер пришел к власти только благодаря своим головорезам, которые были готовы убивать. Но это только часть правды. Да, в реальном мире власть всегда строится на угрозе смерти и бесчестья. Но не меньшую роль играют слова, нужные слова, сказанные в нужное время.
— Я как раз занималась тем, что сравнивала тебя с ним.
— Я не ненавижу евреев, Вэл. И не хочу никого убивать. И я не хочу войны. Хочу, чтобы мир оставался таким, как есть. Разве это плохо? Не хочу, чтобы мы вернулись к тому, что было. Ты читала про мировые войны?
— Да.
— Мы можем снова к этому прийти. Или еще хуже, мы можем оказаться под пятой Варшавского Договора. Весело думать об этом сейчас.
— Питер, мы с тобой — дети, неужели ты этого не понимаешь? Мы ходим в школу, мы растем…
Но, хотя она и возражала ему, ей хотелось, чтобы он переубедил ее. С самого начала ей этого хотелось.
