розы. Он использовал вилы, а не лопату, отчего был похож на поехавшего садовника, который обнаружил в себе стремление к совершенству.
Осеннее солнце разморило Ивана. Он уснул на скамейке в тени кипарисов. Пока он спал, Михаил успел выкопать все маргаритки в округе.
Деревья качаются на ветру. Хранят свою тайну. Михаил прикуривает сигарету. На его лице и шее выступил пот. Он выдыхает дым через ноздри и смотрит на здание больницы. Он берет вилы и уходит в сторону приемного отделения.
Его нельзя просто так отпустить.
Ивану ужасно хочется знать, что такого важного в этих цветах.
– Они украшают могилу.
– Это эффект двадцать пятого кадра.
– Смотришь и видишь цветы, но чувствуешь холодок.
Михаил объяснил, что черные розы символизируют смерть. Маргаритки означают вечную жизнь. Он посадил их напротив центра сканирования и картрирования головного мозга, создав что-то вроде кладбища при больнице.
– Думаю, это делает нас жалкими. Мы прилагаем слишком много усилий, чтобы оставаться красивыми и молодыми, но наши тела не имеют никакого значения. Мы всегда можем купить новую оболочку или сохранить копию сознания в цифровом хранилище корпорации «ОЗМА». Так возникает иллюзия невозможности смерти, иллюзия того, что все предусмотрено. Так рождается скука.
– Мне кажется, что я умер.
Михаил пожимает плечами.
– Раньше пациентов вроде тебя помещали в специальные изолированные камеры на год или около того, лишали возможности общаться с кем-то еще, кроме персонала больницы, не давали спать, кормили через день, запрещали прогулки, забирали одежду и постельное белье, лечили электрошоком. От такого дерьма мозг становится фонографом, проигрывающим диск, надетый на его шпиндель посторонним человеком, над которым нет никакого контроля.
– Врач хлопает по плечу и смотрит в глаза. Он делает из тебя человека, более открытого к чужим предложениям. Он позволяет тебе убедить себя, что идея, продолжить лечение в изоляции от внешнего мира, принадлежит только тебе. И это смешно, потому что все твои убеждения созданы кем-то другим. Тобой управляют. Ты просыпаешься по среди ночи и берешь с тумбочки у кровати упаковку рисперидона, чтобы принять очередную дозу лекарства. На какое-то время становится легче. Галлюцинации оставляют тебя, но бессонница не проходит.
Михаил огляделся по сторонам. Парк молчал.
Иван шепчет:
– Кто ты такой?
Михаил отвечает:
– Оболочка. Изделие, надеваемое человеком для того, чтобы вернуться к жизни из цифрового хранилища мертвецов. Нас выпускают малыми партиями и продают со скидкой под Новый год.
Иван молчит какое-то время.
Он смотрит на забор, который отделяет больницу от внешнего мира и понимает, что навсегда обречен вести жизнь под присмотром людей в белых халатах. В разговорах о том, как он себя чувствует. Они улыбаются постоянно. Даже когда здесь кто-то дохнет, блюет или срет под себя. Они говорят с пациентами, словно друзья или любовники.
Иван поинтересовался у Михаил не встречались ли они прежде.
Михаил ответил:
– Угу.
Он часто бывал в отделении социальной реабилитации, куда пациентов вроде Ивана переводили перед тем, как выписать из больницы. Михаил занимался перепродажей нелегальных копий сознания, торговал рисперидоном и выкладывал в сеть сны для Радость-17.
– Тебе что-то снится?
– Иногда. В дни без лекарства.
– Выброси всё. Таблетки для дураков.
– Они помогают уснуть. Я вижу только кошмары.
– Да. Я прекрасно тебя понимаю. Чувствую, что мы станем друзьями.
Михаил похлопал его по плечу.
Он оставил Ивану номер своего телефона и ушел в сторону кипарисов.
5
Время ползет.
Воздух теперь слишком холодный, чтобы сидеть на скамейке в больничной пижаме и смотреть на деревья. Вроде должна быть зима, но кто его знает. Медсестры не говорят. Они только и делают, что носят овсяную кашу. Хуже еды не придумать. Словно коршун, что жрет Прометея. Вновь и вновь эти муки. Каждый день похож на вчерашний. Давишься чьим-то дерьмом.
По ночам в парк не пускают. Мрачный лес, состоящий из одних кипарисов, качается на ветру под окном. Иван наблюдает за ним из палаты на седьмом этаже. Трудно поверить, что там нет разбойников, хищный зверей и мрачных избушек, в которые ведьмы, наподобие Лины, заманивают мужчин, чтобы отрезать им гениталии и сварить омолаживающее зелье из пениса и яиц.
Среди пациентов множатся слухи, что где-то на окраине, у самого океана, есть несколько куполов из стекла, в которых навечно законсервирован воздух. Как он пахнет? Апельсиновой коркой, молотым кофе, хлебом или же это просто… сама пустота. В ней витают молекулы, которые помнят начало освоения этой планеты.
Время ползет.
Иногда вместо врача к Ивану в палату приходит Лина.
Она приносит с собой что-нибудь из внешнего мира: шоколад, сигареты, книги, фильмы, музыку и запах KENZO.
Он ждет этих встреч.
Иногда девушка читает ему. Старые, давно вышедшие из моды романы с Земли. В конце осени они едва-едва справились с «Дракон не спит никогда».
– Все эти клоны-дубли, восстановления, замены, подмены и смерти героев чертовски раздражают и запутывают.
– Автор никого не жалеет. Даже читателя.
– Подсмотрел все приемы у Мартина. Верно? Говорят, что лучший способ написать хороший роман – украсть его у другого.
– Глупости. Кук написал «Дракон не спит никогда» много раньше «Престолов».
– Ага. Только теперь это никак не проверить.
– Я помню.
От этих двух слов Ивану становится дурно.
Что-то мрачное заползает в палату. Облака заслоняют солнце. Тень пробегает от гор к океану. Иван впервые понимает на сколько он стар и далек от этого мира. Он обломок с Земли. Щепка, выброшенная в открытый космос, которая тысячи лет летела по краю Галактики на борту Владивосток номер 5. Для Лины его прошлое случилось где-то там. И теперь это никак не проверить. Она ребенок. Родилась из фантазии. От грёзы о новом мире.
Это он придумал её.
Мысль неприятная и… чужая.
Здесь есть кто-то еще. Нечто присутствует рядом.
Иван говорит:
– Уходи.
– Что с тобой?
– Я не хочу тебя больше видеть.
Лина молчит.
Она оставляет его одного.
Её нет слишком долго.
Время.
Все течет, все меняется.
В Новогоднюю ночь Иван вместе с другими пациентами сидит в актовом зале больницы. Помещение маленькое и с виду похоже на кинотеатр, только вместо мягких и удобных кресел, подстраивающихся под фигуру человека, в пол вмонтированы пластиковые стулья. Сиденья скользкие, без подлокотников, чтобы не упасть приходится упираться коленями в спинку стула напротив. На дальней от входа стене висит белый экран.
Пациенты шумят. Тут и там возникают ссоры, скандалы, переходящие в потасовки, но врачи быстро их разнимают. Силой наводят порядок. Они отмечены знаком. На рукаве больничного халата застыло лицо человека без глаз, рта, носа, ушей.
Иван сидит недалеко от входа, и то дело порывается ускользнуть обратно в палату. Но что-то не так. Врачи дали ему рисперидон. Он не может оторваться от стула. В горле совсем пересохло и распухший язык больно трется о нёбо. Рядом кто-то рыдает. От чужого бессилья тошнит. Пахнет мочой и дерьмом. Так смердит сама человечность.
Пациенты выполняют приказы врачей. Жалкие твари. Одомашненный скот. Бей. Лупи. Управляй. Злоба. Мрачный, медленный океан. Набегает волнами. Тянет на
