(любят тебя Рут)
(ш-ш-ш ш-ш-ш пора спать)
(да пора спать и видеть сны)
(сны о предметах и способах)
(превратиться способах превратиться способах)
Она вошла в дом, заперла за собой дверь, поднялась наверх и зарылась лицом в подушку.
Видеть сны о способах превратиться.
О Боже, как она хотела бы точно знать, что это значило.
Если ты уходишь уходи если остаешься изменяйся.
Конечно, хотела она этого или нет, но это с ней происходило Как бы упорно она ни сопротивлялась, но она тоже превращалась.
(да Рут да)
(спать… видеть сны… думать… превращаться)
(да Рут да)
Эти мысли, шелестящие и инородные, преследовали ее во сне и потом вплетались в темноту. Она легла поперек широкой кровати, полностью одетая, и крепко уснула.
Когда она проснулась, ее тело затекло, но мозг был ясным и свежим. Головная боль рассеялась, как дым. Ее менструация, так странно недостойная и стыдная после того, как она думала, что с этим навсегда покончено, прекратилась. Впервые почти за две недели она себя ощущала. Она примет холодный душ, а затем примется за обдумывание всего этого. Если необходима помощь со стороны — хорошо. Если она должна была провести несколько дней или несколько недель с людьми, думающими, что у нее не все дома, — пусть. Она провела всю жизнь, зарабатывая репутацию здравомыслящего и заслуживающего доверия человека. И насколько же хороша оказалась бы такая репутация, если бы она не смогла убедить людей не воспринимать серьезно все то, что звучит как совершенная глупость?
Когда она начала снимать одежду, в которой спала, ее пальцы неожиданно застыли на пуговицах.
Ее язык нащупал пустое место в ряду нижних зубов. Там ощущалась неясная тупая боль. Ее взгляд упал на покрывало. На нем, там, где лежала ее голова, она увидела выпавший ночью зуб. Внезапно все перестало казаться таким простым — совершенно все.
Рут поняла, что головная боль вернулась.
Хэвену предстояло пережить еще большую жару — в августе будет неделя, когда температура перевалит за стоградусную отметку, между тем как июльская жара и духота с 12 по 19-е казалась более чем достаточной жителям городка.
Улицы колыхались в мареве. Пыльные листья безвольно висели на деревьях. Звуки доносились далеко в неподвижном воздухе; старый грузовик Бобби Андерсон, сейчас переделанный в копающую машину, был отлично слышен в Хэвен Вилледже в каждый из восьми дней этой жары. Люди знали, что нечто важное происходит у старого Фрэнка Гаррика — важное для всего города, но никто не упоминал об этом вслух, также как не упоминали о вовлеченности в это Джастина Херда, ближайшего соседа Бобби, совершенно безумного. Джастин строил приборы — это было частью его «превращения», но так как он сошел с ума, некоторые из его произведений были потенциально опасны. Одним из них была машина, резонирующая гармонические колебания земной коры — колебания, возможно, способные вызвать землетрясение, достаточно сильное, чтобы расколоть штат напополам так, чтобы восточная часть сползла в Атлантический океан.
Джастин сконструировал эту машину, чтобы выгонять проклятых кроликов и сурков из их нор. Они пожирали весь его салат-латук, черт побери. Я вытрясу маленьких ублюдков, думал он.
Однажды Бич Джерниган приехал к Джастину, когда того не было, — он отправился на вспашку своего западного поля (в тот день он вспахал 12 акров кукурузы, обильно потея, с губами, застывшими в постоянной маниакальной гримасе, так как он беспокоился о спасении трех грядок салата) — и разобрал машину, состоявшую из элементов стерео. Когда Джастин вернется и не обнаружит своей машины, он, быть может, решит, что это проклятые кролики и сурки растащили ее, а может быть, примется за сооружение новой… в этом случае Бич или кто-нибудь еще снова разберет ее. Или, может быть, если им повезет, он почувствует призвание к сооружению чего-нибудь менее опасного.
Солнце всходило каждый день на небе цвета бледного фарфора и казалось подвешенным к крыше мира. За "Хэвен Ланчем" в скудной тени выступающего карниза, тяжело дыша, рядком лежали собаки, им было слишком жарко даже вычесывать блох. Улицы были большей частью пустынны. Время от времени кто-нибудь проезжал через Хэвен в Дерри или Бангор и обратно. Но это происходило не очень часто, потому что по шоссе ехать было гораздо быстрее.
Те же, кто проезжал через Хэвен, замечали неожиданное и странное улучшение в приеме радиопередач — так, шофер грузовика на Девятом шоссе, которому надоело слушать 1-95, переключился на рок-волну, как оказалось, транслируемую из Чикаго. Два старика, направляющиеся в Бар Харбор, поймали программу классической музыки из Флориды, но эта неестественная, сверхчистая работа радио ухудшилась, когда они покинули пределы Хэвена.
Некоторые из проезжающих испытали более неприятные эффекты: часто головные боли, тошнота, иногда — очень сильная тошнота. В этом винили дорожную еду, которая испортилась от жары.
Маленький мальчик из Квебека, направлявшийся со своими родителями на "Старое Садовое взморье", потерял четыре молочных зуба в те десять минут, за которые их фургон проезжал из одного конца Хэвена в другой. Мать мальчика клялась по-французски, что такого она не видела никогда в жизни.
Один математик из МТИ, направлявшийся в на двухдневную конференцию по полулогическим числам, внезапно понял, что он стоит на грани принципиально нового способа рассмотрения математики и математической философии. Его лицо посерело, его кожа, покрытая потом, внезапно похолодела, так как он совершенно отчетливо понял, как быстро такая концепция сможет доказать, что каждое четное число большее двух является суммой двух простых чисел; как может быть использована эта концепция в делении угла на три части, как…
Он остановился у края дороги, выбрался из машины и бросился в канаву, его стошнило. Он стоял, дрожащий, с трясущимися коленями, над блевотиной (куда выпал также и один из его зубов, но он был так возбужден, что не заметил его потери), его пальцы зудели от желания схватить мел и покрыть доску синусами и косинусами. Видение Нобелевской премии пульсировало в его перегретом мозгу. Он кинулся обратно в машину и помчался в Ороно, разгоняя свой ржавый «Субару» до 80 миль в час. Но к тому времени, как он достиг Хэмпдена, его славные видения померкли, а в Ороно от них не осталось ничего, кроме слабого мерцания. Он предположил, что это был мгновенный тепловой удар. Только рвота была реальностью, так как он чувствовал ее запах от своей одежды. В первый день конференции он был бледен и молчалив, мало выступал, оплакивая свое великолепное эфемерное видение.
