Ким, слушая, широко и радостно улыбался.
— Понимаю. Правильно. Вполне возможно. Ведь пингвин этот заразился восемь часов назад и до сих пор совершенно здоров.
— Почему ты думаешь, что этот самый пингвин?
— На левую ногу хромает… Поглядите, вот и ранка. И осколок стекла в ней. Наверняка он заразился.
— Ну так вяжи его и потащим в лагерь.
Птицу такого размера, как пингвин, глушитель парализовал часа на два. За это время Том изготовил клетку, Пингвин очнулся уже в плену. Открыл глаза, потянулся, как человек, почесал клювом плечо, осмотрелся с изумлением.
— Ой, симпатичный какой! Хорошо, что ты не убил его, Ким, — воскликнула Нина. — Все-таки вы, мальчишки, бессердечный народ!
У пингвина оказался добродушный характер и отличный аппетит. Он охотно и безотказно ел все, что ему давали: бутерброды, сыр, колбасу, котлеты, рыбу жареную и сырую, специально для него выловленную. На неволю не жаловался, сломать клетку не пытался, на посетителей взирал со здоровым любопытством. И не проявлял ненормальной резвости, как полагалось бы зараженному веселой смертью.
Зато возбуждена и взволнована была вся команда глайсера. Неужели этот пингвин спасет Цитадель от эпидемии? Каждые полчаса птицу навещали, каждый нес ей что-нибудь вкусное.
Пингвин был пойман в девять часов утра, как предполагалось, на девятом часу после заражения.
В десять часов он был здоров.
Он был совершенно здоров в одиннадцать.
В полдень он прыгал, хлопал ластами и закусывал колбасой.
В два часа с аппетитом пообедал свежей рыбой.
И не отказался пообедать в четыре часа.
В шесть часов он позволил взять у себя кровь для анализа. Микробов в крови не было. Правда, они могли сосредоточиться в мозгу.
В девять вечера пингвин решил поспать.
В полночь он проснулся и поужинал сырой рыбой.
Еще до того, сразу после ужина, Петруничев отправился в пещеру, выбрав в спутники Ладу (сказал ей: «Вы самая умелая, хоть и несдержанная»). Вдвоем они собрали в стеклянных осколках и принесли с собой культуру возбудителя, дозу достаточную, чтобы убить целый город.
В полночь смертельная доза была дана пингвину вместе с рыбой. Доза поменьше досталась морской свинке и белой крысе, извечным страдалицам за человечество. Утром свинка и крыса валялись в своих клетках кверху лапами. Пингвин же разевал клюв, международным жестом показывая, что он голоден.
Он был голоден к обеду, к вечерней закуске и к ужину. И в полночь, когда его проведали в последний раз, с готовностью разевал клюв.
— Совесть надо знать, — сказал ему Сева. — Я ловлю рыбу, мерзну целые сутки на льдине, окоченел из-за тебя, насморк схватил, чихаю, кашляю.
Пингвин виновато разводил ластами, но клюв разевал еще шире.
Студенты ликовали вслух. Петруничев сдержанно.
— Подождите, ребята, — говорил он. — Быть может, пингвины просто невосприимчивы к геронтиту, как змеи и крокодилы. Микроб не находит подходящих условий в их организме, только поэтому не развивается. Поставим еще один опыт, решающий.
И следующее утро было последним в жизни пингвина.
Не болезнь убила его, а люди. Нина даже всплакнула, когда Петруничев, взрезав жирное брюхо пингвина, окровавленными руками вынул ненасытный стерильный желудок.
Затем еще шесть крыс получили смертельную дозу инфекции, трех накормили желудком пингвина.
Через три часа контрольные крысы носились по клетке, кусали прутья, ловили свой хвост, к вечеру были мертвы. Три другие, вкусившие плоти и крови пингвиньей, благодушно глядели на мир красными глазками, поводили носом, принюхиваясь, не пахнет ли съестным.
Победа безусловная. Нашлась и на геронтит управа. Подтвердилось старое правило: нет яда без противоядия.
И за ужином Том сказал:
— Товарищ ассистент Петр, надо делать пробу на человеке.
Лада добавила:
— По традиции врачи на себе испытывают новый метод лечения.
— Я делаю пробу, — сказал Том. — Эпидемия губит Цитадель. Моя родина. Я обязан…
— Мне привейте лучше, — сказал Ким. — Мы же приехали на помощь африканцам. Даже некрасиво подставлять под удар одного из них.
Петруничев же хотел на себе ставить опыт. Однако на него все накинулись разом, стали кричать, что он руководитель, в случае неудачи должен думать, как продолжать дело, как выручать больного.
Севе очень не хотелось раскрывать рот, его, жизнерадостного и жизнелюбивого, совсем не тянуло рисковать жизнью. Но стыдно прятаться за спины товарищей…
— Давайте бросим жребий, — предложил он, проглотив комок в горле.
— Девочки исключаются, конечно, — быстро проговорил Ким, думая о Ладе.
Лада запротестовала:
— Почему исключаются? Нелепая дискриминация! В Дар-Мааре мы рисковали больше: там никакого лекарства не было. Еще в двадцатом веке объявили, что женщины равноправны.
Петруничев терпеливо выслушал, сказал успокоительным тоном:
— Ну посуди сама, Лада, ты же слабее, у тебя и организм сопротивляется хуже. Нет, я тебе не разрешу. Да над нами смеяться будут: четыре здоровых мужика ставили опыт на девушке.
— Вот именно, прорвалась истина — на словах равноправие, на деле тщеславие, — пожала плечами Лада и демонстративно ушла в кабину самолета.
Решено было, что жребий тянут четверо: Петруничев и трое юношей. Вырвали четыре листка из записной книжки, на одном начертили крест. Листки свернули, бросили в шлем…
Сева тянул первый. Долго шарил в шлеме, перебирал листочки, наконец вытянул, развернул…
— Белый, — сказал он со вздохом облегчения.
Том быстро вытянул следующий листок. Расправил, положил на стол. Креста не было. Нина улыбнулась радостно, потом, спохватившись, с сожалением посмотрела на оставшихся.
И Ким развернул свой жребий. На листке стоял крест.
Грустно ему стало и страшновато. Какая-то черта легла между ним и людьми. Голоса зазвучали глуше. Мелочными показались дела человеческие.
— Что ж, готовься, — сказал Петруничев. — Дадим тебе сырое мясо пингвина натощак, им же закусишь…
Но в это время на пороге кабины показалась Лада, очень бледная, неестественно вытянутая, напряженная.
— Ничего не давайте Киму, — произнесла, она, — Я уже проглотила вирулентную дозу.
Пятилучевым хотел быть Ким, как звезда. И в школе ему говорили: «Будь как звезда!» У пятилучевого больше опоры в жизни, он никогда не потеряет душевного равновесия.
Но сердце вырастило только один луч. И получилось, что Ким не звезде подобен, а компасу. Глаза, и мысли, и чувства обращены к одному полюсу, и полюс тот Лада.
