– Три, два, один…
Знакомые всполохи начали покрывать тело Дмитрия, стремясь спеленать и скрыть его от этого мира. Процесс отделения физического объекта от временной привязки происходил на удивление эффектно. Играя белым и голубым, крохотные электронные создания носились под куполом, слепо ударяясь в прозрачный пластик. Пахло озоном, будто после дождя. Свет от ярких вспышек стал вдруг меркнуть, и через секунду Дмитрий вновь оказался на старой разбитой дороге.
До восхода солнца оставалось еще несколько часов, так что дорога была пустынна и тиха. С берега дул пронизывающий холодный ветер, принося запах застоявшейся тины. Крики птиц, пока еще не утихомирившихся после ночной охоты, разрывали тишину, стоявшую в прибрежной деревушке. Жители предместья Парижа, очнувшись от сна, готовились к тяжкому трудовому дню.
Время для путешествия было самое подходящее. Приподняв полы рясы, чтобы не мешали, Прокопенко потуже затянул клапан сумки и вприпрыжку побежал в сторону пирса.
Братья Руси, унаследовав от отца маленькую гончарную мастерскую, на данном поприще славы не сыскали. Как ни старались близнецы Оскар и Фабрис, а мастерства покойного батюшки, изящества линий и красоты рисунка достичь не удавалось. Постепенно и сам бизнес сошел на нет. Мастерская, державшаяся какое-то время на плаву только из-за славы покойного хозяина, потонула в океане однотипных глиняных сосудов.
Волей неволей семейный бизнес пришлось продавать. Жалкие гроши, выложенные конкурентами за мастерскую, позволили братьям как-то существовать почти полгода, а затем подоспела и новая работа.
Парижский епископ Морис де Сюлли организовал бурное строительство, отдавая своему новому проекту все силы и средства. Перебравшись на остров Сите, оба Руси нанялись штукатурами и теперь ни свет, ни заря размазывали раствор по щербатым стенам, чтобы успеть к приезду главного проверяющего.
– Что за спешка, Оскар? – Фабрис, непрестанно зевая, сидел на холодном каменном полу и вялыми сонными движениями размешивал раствор в деревянном корыте. – Неужели эта чертова работенка не могла подождать до рассвета?
– С ума ты сошел, идиот? – Руси был старше брата ровно на по часа и потому считал должным критиковать все его поступки и решения. Зло глянув на сонного брата и зачерпнув новую порцию раствора, он с ожесточением принялся втирать его в щели между камнями. – Сегодня на стройку прибудет сам епископ и лично проверит всю проделанную работу. У нас же с тобой дел – поле непаханое. Отделка правой стены только начинается, швы в нефах не затерты. Не собор получается, а решето.
Вчера еще этот паникер Жильбер прибегал и тряс чертежами, кричал что оттяпает рабочим руки, если де Сюлли сделает хоть одно замечание.
– Пусть только попробует. – Вытащив палку из корыта, младший Росси, встав, потащил его к стене. – Я ему так отрублю, век меня помнить будет.
– И то верно, – усмехнулся Оскар. – Но замечаний лучше не получать. Жалование-то скоро, а у меня на выходные большие планы.
– И насколько же они большие? – справившись, наконец, с корытом, Фабрис опустил его на каменный пол и расплылся в щербатой улыбке. – Уж не распространяются ли они на крошку Вирджини, дочку старика Барриля?
– Не твое дело, идиот! – негодующе воскликнул старший Руси. – Может, мне теперь перед тобой о своей личной жизни отчитываться?
– Да я же не просто так, – обиделся добряк Фабрис. – Я же предупредить. Больно уж у старика нрав суров. Дочку свою блюдет пуще зеницы ока. Третьего дня за ней пытался ухлестывать один, так он подкараулил его в комнате дочери, да и спихнул с подоконника, а после еще квартала три вилами гнал.
– Вилами гнал, помню. – Оскар болезненно сморщился, трогая перевязанный бок.
– Так это ты был? – Фабрис хлопнул себя по коленям и расхохотался. – А я-то думал, чего трактирщик третий день на меня косо поглядывает? Мы же с тобой на рожу похожи как две капли воды.
– Хорош зубы скалить, – окрысился старший Руси. – Работай, давай. До начала смены нам эту стенку надо, кровь из носа, затереть, да вон тот проем заложить.
– Как знаешь, – подхватив мастерок, Фабрис встал рядом с братом и с рвением принялся за работу.
Некоторое время ночную тишину нарушало только сопение братьев и скрежет инструмента по камню, как вдруг…
– Оскар, – Фабрис застыл на месте и насторожился.
– Что тебе? – Оскар продолжал монотонно затирать швы между большими черными булыжниками.
– Ничего не слышишь?
– Тебя слышу, – огрызнулся старший. – Еще слышу, что не работаешь ни хрена, а больше вроде и ничего.
– Да подожди ты. – Отойдя от стены, Фабрис поднял палец и приложил его к губам, призывая к тишине. – Слушай, брат, будто музыка.
Оскар перестал тереть стену и, отойдя, тоже напряг слух. И действительно, тихая торжественная музыка звучала в стенах недостроенного собора. Пробирая до глубины души, она лилась из каждого уголка, просачивалась сквозь камни и падала первыми каплями дождя в прорехи недостроенной крыши.
Постепенно, неторопливо и величественно темп и громкость музыки начали нарастать. Сначала вступил орган, потом трубы, громкие, пронзительные и победоносные, а затем к общей симфонии звуков присоединился звук и вовсе странный – будто десять дудочек в ряд, перевирая и коверкая мелодию, старались попасть в такт общей темы.
– Господи Иисусе, – Фабрис перекрестился и, поспешив к стоящему неподалеку фонарю, поднял его над головой. – Ты слышишь это, брат?
– Слышу, – тоже перекрестился Оскар. Встав в круге неяркого света, он в панике озирался по сторонам. – Что же это, Господи, происходит?
– Ибо грешны! – Слова, пришедшие из ниоткуда, раскатились под сводам собора и как гром ударили в присмиревших и опешивших рабочих. – Преклоните колени, – продолжал громыхать невидимка, – ибо грешны вы не по разумению, а по сути своей.
– Господи, прости, – упав на колени, старший Руси принялся истово креститься, поминутно доставая из-за пазухи крестик и впиваясь в него губами. – Фабрис, – плачущим голосом позвал он младшего брата, – молись, конец нам, видать пришел за все наши прегрешения.
– Покайтесь! – вновь взревел голос, и братья, уже готовые признаваться во всех смертных греха, замерли и обомлели.
На пороге собора стоял старик-монах. Фигуру незнакомца обезображивал уродливый горб на спине, на плече висела большая холщовая сумка, а свет, струившийся над его головой, образовывал некое подобие нимба.
– Иисус, – прошептал Оскар склонившемуся рядом с ним брату.
Тот на секунду оторвал взгляд от пола и, вновь бухнувшись на колени, отрицательно затряс головой.
