Я подумал, но мне не удалось найти никакого вразумительного ответа. Единственное, что я мог ей сказать, это: «Ладно, я буду осторожен».
Я собрался было покинуть ее, но услышал, как она зовет меня по имени. Раздраженно обернувшись, я увидел, что она, прижав лицо к иллюминатору, произнесла едва слышно, так что даже в погруженном состоянии едва мог разобрать слова:
— Ты хороший парень. Если бы не Джои…
Она прервалась, и ее лицо исчезло из иллюминатора. Я уплыл, прислушиваясь к стуку собственного сердца и пытаясь упорядочить свои мысли.
Снаружи, в коридоре, Берта не было, и я не осмелился пуститься на его поиски в одиночку. Но я все же помнил дорогу до ближайшего входа и отправился туда в надежде, что скорее всего он будет ждать меня там.
В большом зале находилось не меньше дюжины людей; другие плавали в темной воде наверху, но Берта среди них не было. Что касалось основной программы моих действий, то мне оставалось только ждать. Однако момент казался удобным для того, чтобы что-нибудь разузнать о местных условиях.
Я подплыл к границе раздела жидкостей и заколебался. Время от времени люди проплывали через эту границу. Перед тем как попытаться это сделать самому, решил сначала посмотреть, как это делают другие.
Это оказалось достаточно просто. Нужно было лишь уцепиться за лестницу, снять пояс с балластом, повесить его на один из многочисленных крюков, расположенных вдоль края шахты, и плыть вверх. Однако все, кто так делал, носили костюмы со шлемами, вероятно, для того, чтобы удерживать специальную жидкость во рту, ушах и так далее. Может быть, океанская вода вредна для легких, предположил я. Во всяком случае, без шлема за границу между жидкостями никто не высовывался, и я решил не рисковать, хотя и не видел, в чем тут могла заключаться опасность.
Я заметил, что некоторые из окружавших меня людей наблюдали за мной. На лицах одного-двух из них была написана озабоченность. Одна девица сделала мне какой-то жест, но я, разумеется, не понимал ее знаков. Она смотрела на меня какое-то время, затем, увидев, что я не отвечаю ей, выдала серию молниеносных жестов находившимся поблизости от нее людям и затем поплыла ко мне. Она указала на воду, потом на меня и вопросительно подняла брови. Суть ее вопроса угадать было несложно, хотя она сама привлекала гораздо больше внимания, чем ее сигналы.
Возможно, это была девушка, которую я видел снаружи, хотя я и не мог быть в этом уверен. В группе было еще несколько девиц, которые вполне могли оказаться на ее месте. У моей собеседницы были прямые светлые волосы, коротко постриженные для того, чтобы они не мешали надевать шлем для плавания. Ее рост был примерно пять футов и три дюйма, а вес вне воды был бы фунтов сто десять. На ней был купальник из двух частей, покрывающий не слишком значительную площадь ее тела, но все же защищал ее гораздо больше, чем бикини. Ее лицо было достаточно узким, и я не мог даже предположить, из какого региона Земли она могла бы происходить.
В ответ на ее вопрос, вернее, на то, что я счел вопросом, я стал медленно поднимать руку к водной поверхности, одновременно глядя на нее с вопросительно поднятыми бровями.
Она резко мотнула головой из стороны в сторону, крепко обняла себя руками и вздрогнула очень реалистично. Этот знак я тоже смог интерпретировать и отругал себя за свою забывчивость — ведь вода снаружи должна быть холодной. Эта информация была небесполезной; из нее следовал вывод, что жидкость, в которой мы находились, является плохим проводником тепла, иначе я бы давно уже ощутил прохладу, распространяющуюся от океанской воды всего в нескольких футах от меня. Конечно, эта жидкость не могла также быть и слишком плохим его проводником, иначе у нас бы возникла проблема отвода излишков тепла тела, как у стандартного космического скафандра. По сию пору я не воспринимал ни тепла, ни холода. Теперь же я пожалел о том, что у меня нет термометра; тогда я смог бы сделать численно значимые выводы.
Подняв палец, я ткнул им вверх, в направлении границы, при помощи поднятых бровей задавая девице тот же вопрос. Она пожала плечами, будто бы говоря, что палец мой и я могу делать с ним, что хочу, и я проткнул границу жидкостей.
Температура оказалась переносимой, но я понял, почему пловцы надевали костюмы. Я решил, что при необходимости смог бы вынести такую температуру в течение некоторого времени, но сейчас не видел смысла экспериментировать.
Я подумал, что гораздо полезнее было бы начать изучать метод общения, принятый у этих людей. Несмотря на заверения Берта и мои бесплодные попытки общаться через стенки капсулы, я подумал, что кто-нибудь из них мог быть хотя бы немного знаком с одним из тех языков, которые знал я. Я указал девушке на блокнот для письма. Она кивнула, искоса бросив взгляд на своих товарищей, плававших поблизости, и улыбнувшись им. Я написал короткую фразу на трех наиболее знакомых мне языках и показал ей.
Она вежливо и внимательно изучила написанное, затем улыбнулась и покачала головой. Я показал блокнот остальным — с тем же результатом. Затем они долгое время жестикулировали, беседуя между собой. Некоторые из них, включая девицу, выглядели так, будто рассмеялись бы, если бы это было физически возможно. Затем девица взяла у меня блокнот и стило и стала рисовать свои собственные знаки.
Стило мелькало очень быстро, но не выводило строк, как при обычном письме. С того места, где я завис в жидкости, это было скорее похоже на рисование. Ей понадобилось, вероятно, секунд тридцать, затем она протянула мне блокнот, чтобы я полюбовался на него. И я действительно разинул рот.
То, что она изобразила, невозможно передать в деталях, хотя я мог бы выразить общую идею. В какой-то степени рисунок был похож на электрическую схему; он состоял в основном из отрезков прямых линий, большинство из них располагалось параллельно краям листа. Когда одна линия должна была пересечь другую, там иногда встречались крошечные промежутки; иногда пересечения обозначались точками; иногда они просто пересекали друг друга. То там, то здесь среди этого лабиринта располагались крошечные обозначения, невероятно сложные, если принять во внимание время, затраченное на их изображение. Ни одно из них не было похоже на известные мне электротехнические символы, но их вид оставлял Какое-то неясное ощущение того, что они должны быть мне чем-то знакомы. Все вместе представляло собой почти картину, оказавшую на меня завораживающее воздействие, — как будто я должен был знать ее смысл, но не мог извлечь что-то необходимое из глубин своей памяти. Я пытался интерпретировать рисунок в терминах электрической схемы, на которую он отдаленно походил, но так ничего и не добился. Я попробовал рассматривать его как один из тех трюковых рисунков, выполненных исключительно прямыми линиями, которые становятся «модерновым искусством» каждые несколько десятилетий, но тоже ничего не достиг. Мне пришлось покачать головой, как ранее это делала девица.
