Начальник Охраны Тайны был потрясен оказанной ему честью: сам Хозяин!..
Выслушав сдержанную похвалу, он, стоя навытяжку, доложил:
— Прошу вашего разрешения, экселенц, принять в кадровую систему исполнителей задания.
Динамик так рявкнул, что Мехельмердер невольно отшатнулся:
— Да вы положительно идиот, Мехельмердер !
Исполнитель и свидетель — вы не усматриваете никакой связи между этими понятиями? Или, может, вам нужны свидетели? Или, может, вам не нужна ваша голова? Говорите.
Глядя на потрясенного, почти потерявшего от ужаса дар речи Мехельмердера, дон Эдуардо не слушал его косноязычного лопотания, он снова смотрел на себя со стороны: он — Хозяин. Он властелин жизни и смерти всех этих людишек, он волен поступать с ними, как захочет его левая или правая нога, и никто не посмеет даже на мгновенье усомниться в его праве! Это — сегодня. А всего через две недели то же самое ждет все это паршивое человечество, не сумевшее в свое время понять его и в своем высокомерии обрекшее его- его! — на крушение мечты выбиться наверх. Четыре миллиарда кретинов… Ну ничего — через две неделя все они узнают, что такое Власть. Власть Хозяина! Его Власть! И, не слушая Мехельмердера, он гаркнул:
— Все! Отправить следом за девчонкой.
…Внезапно рявкнул тромбон. Ганс встряхнулся. Блондинки напротив не было. «Пора сматываться», — решил Ганс и рывком поднялся.
Этих двоих он заметил, еще когда выходил из ресторхауза. Замедлил шаг. Нагоняют.
— Эй парень, дай прикурить!
Ганс медленно потянул из кармана «вальтер» и быстро вскинул два раза…
Он бежал уже минут двадцать, сворачивая то налево, то направо. Наконец, прислонившись к стене, прислушался. Погони не было…
Герта тяжело поднялась и побрела к двери.
— А, это ты. Входи.
Половицы заскрипели. «Ремонт нужен», — думала Герта, доставая из шкафчика бутылку и тарелки.
— Ну как?
— Да так…
— Ну, все-таки?..
— Нет еще.
— Жаль.
Под окном простучали каблуки. Оба насторожились. Часы гулко пробили три четверти.
— Пора!
…Он тяжело перевел дыхание: «Нужно переждать». Джаз ревел. В фокстроте дергались пары, «Тут не станут искать», — решил Карл. — Только бы Ганс пришел поскорее…»
Вдруг в зеркале напротив он увидел группу людей в форменных лицах Стражи. Чутье подсказало: «Беда!»
«Ну, держись!» — сказал сам себе Карл. Окно разлетелось стеклянными брызгами… Сзади слышался быстрый топот. «Беги! — подгонял себя Карл. Беги!»
— Стой!
«Беги!»
У тротуара стоял старенький открытый «мерседес» — такси.
Карл резко подскочил, рванул дверцу. Дремавший шофер удивленно поднял голову. Карл схватил его за воротник и вывалил на тротуар…
Волосы разлетались в стороны. Лезли в глаза. Ветер свистел и подвывал.
Вдруг впереди на дороге в жидком свете лун появились три точки. Точки росли, росли, росли… «Стража!» — мелькнуло в мозгу. — Прорвусь!..
Когда до шуцманов оставался десяток метров, вдруг поперек дороги опустился полосатый шлагбаум. Это было последнее, что видел Карл в своей жизни….
Мехельмердер был доволен: ему есть о чем доложить Хозяину — свидетелей нет, оба отправились вслед за девчонкой, которую, сами незадолго до этого препроводили на небеса. Карл Векслер разбился, пытаясь удрать от Стражи, а этого, как его, Ганса… ну да, Ганса Грубера нашли еще тепленьким в номерах фрау Швайне… Хозяин будет доволен, поручение выполнено, и начальник Охраны Тайны нажал кнопку просьбы связи.
Мехельмердеру повезло: Хозяин был явно в добром расположении духа и выслушал доклад благосклонно.
Дон Эдуардо действительно был, что называется, в настроении, и даже несколько приподнятом: перед самым звонком Мехельмердера закончилась ежедневная утренняя уборка его апартаментов. Конечно, повода для особого веселья этот факт вроде бы представлять не мог, если бы не одно обстоятельство…
Женщин дон Эдуардо не то чтобы побаивался, но, мягко говоря, недолюбливал. Как-то лет десять назад он оказался в захолустном городишке Восточной провинции в качестве полномочного представителя фабрики по производству подтяжек. Там приглянулась ему одна вдовушка. Он и стал захаживать к ней — по воскресеньям, а то и чаще. Вдовушка — не то Герта, не то Марта, — за долгим временем дон Эдуардо забыл, — принимала его с явным расположением, и от сытного обеда с красным кузельвеином местного происхождения у него кровушка начинала поигрывать и даже возникали непростительные, а порой и совсем бессовестные мысли. Неизвестно, чем бы закончилась эта история, — те мысли приходили все чаще, и даже сны определенного содержания стали беспокоить дона Эдуардо, да так, что утром просыпался он разбитым, — но вскоре он стал получать недоуменные запросы с плохо скрытым раздражением от своих подтяжечных патронов. Чем бы все это кончилось, трудно сказать; может, обозлившись на безделье своего полномочного представителя, выгнали бы шефы фирмы дона Эдуардо Франсиско Адолфо Куртиса вон, а может, оказался бы он в один распрекрасный день под ручку с Гертой (или Мартой?) у входа в местный костел XVI века… Трудно сказать, как все пошло бы дальше, но тут как раз подоспело очередное дядюшкино послание насчет возврата тысячи монет. И, вмиг разочтясь и распрощавшись с подтяжечным поприщем, дон Эдуардо через неделю оказался в диаметрально противоположном конце страны, обосновавшись на время в забытом богом и людьми местечке в лесах Горронды.
Марта (или Герта?) осталась далеко-далеко, как будто ее и не было вовсе. Сны некоторое время по привычке приходили, но недолго.
Этот малозначительный эпизод его биографии заставил дона Эдуардо принципиально выяснить с самим собой отношение к таким предметам, как женщина и женитьба. И по долгом размышлении он пришел к выводу, что выгоды от этих предметов весьма сомнительны, а неудобства очевидны и многочисленны. На одном месте по известной причине, как мы знаем, дон Эдуардо засиживаться не мог. А путешествовать с вероятной супругой не только малоудобно, но и весьма накладно. А там еще, не дай бог, детишки… Можно было бы, конечно, при нужде сняться с места и без ведома семейства, но, поразмыслив, дон Эдуардо решил, что это никак не выход. Накачивать себе на шею вдобавок к дядюшкиным воплям еще целый хор никакого резона не было — от одного преследователя еле-еле увернуться успеваешь.
Надо сказать, что это очень и очень важное ращение далось ему не без труда: воспоминания о Герте-Марте время от времени влезали а его безмятежные сны, особенно ближе к весне. А тут еще простучит перед носом на каблуках-шпильках точеная дамочка, как паром обдаст. И это бы еще ладно. Но, приглядевшись, Куртис сделал весьма неприятное открытие: встречные дамочки (как про себя с некоторым пренебрежительным оттенком именовал он всех особ женского пола приемлемого возраста) смотрят не столько на него, сколько сквозь него. И хотя отношение к ним он определил для себя основательно, столь явное и очевидное пренебрежение задевало его сильно, можно было бы сказать, до глубины души, если бы таковая существовала вообще и у маклера Куртиса в частности. И тогда он объявил войну, методы и приемы которой были им до блеска отшлифованы на другой — сильной половине человечества.
