Сигнал синьору Соргоно, и тихий зимний вечер взорвался, как одна из моих бомбочек — не зря Марио волок на себе базуку. Одного из часовых на входе пришлось убить — настоящий солдат, он на посту; что там происходит с той стороны, его не касается. Другой проваляется в отключке часа три, этого нам должно хватить.
Свет в гостиной на втором этаже погас, но это уже не имело значения. Ясно, что семья собралась там. Мы были быстрее: они не успели не только добежать до лестницы, но и покинуть комнату. Генерал Молинелло, командующий ВВС, его жена, сын, мальчик лет восьми, и две дочери, девушки лет пятнадцати. Когда я опять зажег свет, все они уже находились под прицелом бластеров.
Генерал был достаточно храбр, чтобы не задавать глупых вопросов, а остальные настолько испуганы, что не могли их задать.
— Где девочка? — спросил синьор Мигель.
— Ищите.
— Зачем? Здесь трое ваших собственных.
Молинелло побелел. Синьор Мигель в детей не стреляет, но предатель может этого не знать, сам-то он готов выстрелить.
— Десять секунд, — сказал синьор Мигель, — а потом вы будете выбирать, кто вам дороже.
Генерал сломался на седьмой секунде:
— Внизу, в убежище, справа от входа дверь. Вот ключ.
— Охранник?
— Да.
Я поймал ключ и, прыгая через четыре ступеньки, полетел вниз. Фернан и Рафаэль бежали следом. Фернан поймал меня на нижней ступеньке:
— С ума сошел? Тихо! — прошептал он.
Он прав. Снаружи, конечно, шумно, синьор Соргоно свое дело хорошо знает, и все же...
Как снять часового, который стоит в длинном освещенном коридоре? Любопытство — лучшее из человеческих качеств и самое опасное одновременно. Куда это вдруг подались все подвальные крысы? Куда? Куда? Куда я приказал. Разочарование будет жестоким, но не смертельным (для крыс), а вот для часового... Нет, Рафаэль обошелся мягкими средствами (сотрясение мозга, перелом руки, а в общем ничего страшного).
Бедная Лариса, когда меня похищали, я жил в гораздо более комфортных условиях. А здесь какой-то не слишком сухой подвал, и дверь плохо открывается. Фернан отобрал у меня ключ — оказывается, у меня руки дрожат.
Лариса узнала меня не сразу: маскировочный грим действительно маскирует.
— С тобой все в порядке? — спросил я, как только она бросилась мне на шею. И сразу же получил такую пощечину, что искры из глаз посыпались.
— Что?!
— Тебя волнует только это?!
— Что это?!
Не знаю, что прочитала Лариса на моем полосатом лице, но она опять бросилась мне на шею:
— Прости, я думала...
Лариса заплакала. Господи, бедная девочка, она тут уже сутки. И понятно, о чем она думала и чего боялась. И мой вопрос она поняла не как заботу о ней, а как заботу о моих, так сказать, интересах. Нахваталась где-то какой-то старомодной чепухи. Да я прикончу любого, кто ее хоть пальцем тронет, все равно, как именно. Глупышка, ей, между прочим, могли палец отрезать и отправить синьору Арциньяно, а то и руку. Ладно, пусть она этого не знает. А рука у нее тяжелая, сам отправил ее скалолазаньем заниматься. Терпи вот теперь.
Я дал Ларисе поплакать пару минут, а потом сказал:
— Все, малыш, пора отсюда выбираться.
Лариса закивала головой.
— Обратно, наверх, — скомандовал Фернан. Всю предшествующую сцену он деликатно прождал за дверью и Рафаэля не пустил. Тот стремился выгнать нас поскорее.
В гостиной семейство Молинелло дрожало на диване, а у противоположной стены синьор Мигель тихо допрашивал бывшего командующего ВВС. Проф занял самую удобную позицию из всех возможных: он мог, почти не открываясь, стрелять в окна, в дверь и при этом не выпускал из виду женщину с детьми. Особенно пугать их никто не хотел, но что делать? Хм, когда проф занимает такую позицию, я вижу, что она самая лучшая, но сам могу ее найти только после долгих проб и ошибок.
— А почему вы не прекратите все это? — спросил я, имея в виду бой на улице.
Проф покачал головой. Что-то он знает такое, чего не знаю я.
— Рафаэль! — позвал синьор Мигель.
Рафаэль подошел к нему и взял на прицел Молинелло.
— Я сам, — произнес генерал негромко и спокойно, — в шахматном столике маленький бластер. И пусть они не смотрят.
Синьор Мигель кивнул. Я прижал Ларису лицом к своему плечу: ей тоже не стоит это видеть. Дальше все происходило как в замедленной съемке: медленно синьор Мигель идет к столику, медленно открывает ящик, медленно достает бластер, медленно оборачивается к женщине, которая через минуту станет вдовой, и детям, которые через минуту станут сиротами.
— Отвернитесь, — приказывает он тихо и вроде бы мягко, но они слушаются.
Постоянна только скорость света, прочее зависит от системы отсчета.
Они зарыдали только после того, как все было кончено.
— Уходим, — скомандовал проф, — быстро.
* * *
Где здесь чистая дорожка, необстреливаемая? Нет ее вовсе. Впрочем, какая разница, если Марио попал из базуки в центр управления огнем. Некоторые бластеры стреляли в одну точку, некоторые молчали, парочка, правда, вертелась, поливая огнем окрестности. Пришлось их разнести: берегите лес от пожара. Кое-где мы ползли, но в общем туда было грязнее, чем обратно. Плохо только, что у Ларисы куртка белая, в темноте заметна.
Нам теперь предстоит ночной марш-бросок на десять километров по лесу вверх по склону, а с нами девочка, да еще Марио не хочет бросать свою базуку.
— Тогда женись на ней, — рычит синьор Соргоно, нечасто он сталкивается с неповиновением.
— Тогда я не смогу брать ее с собой, — возражает Марио.
Он что? С ума сошел от грохота? Так не первый же бой.
— Марио, — тихо приказал проф, — брось ее.
Марио вздохнул, последний раз погладил ложе и положил базуку на землю.
Побежали. Ларису по очереди тащили за руку, а Марио даже пронес некоторое расстояние, наверное, чтобы оправдать потерю своего драгоценного тяжелого вооружения. И все равно дорога обратно заняла вдвое больше времени, чем туда. «Быстрее», — хрипел синьор Мигель. Хм, погони вроде нет. Куда мы так торопимся? И вот наконец Феррари. Все завалились внутрь и долго не могли отдышаться. Между прочим, нас девять, а кресел восемь. Если не придется драться, это все равно, а если придется? Бедного Марио пристегнули к полу. «Чтобы не упрямился больше», — приговаривал синьор Соргоно. На самом деле он уже не сердится: у каждого солдата есть игрушка, с которой невозможно расстаться, у него и у самого такая есть. А у меня она еще менее портативная, чем у Марио, — мой Феррари. Проф — самый разумный человек, у него — это маленький карманный бластер с золотой пластинкой «Генералу Галларате».
