Наступал яркий день, брызжущий красками и светом. Саня расставлял под тополем этюдник и старался перенести на полотно переливы этого света. Втайне от учителя он уже много дней работал над этюдом под названием «Поющая листва».
Когда этюд был готов, Саня отошел от полотна, долго разглядывал его и остался доволен. Листья тополя получились живыми и объемными. Они будто шевелились, стучали и звенели под ветром. Отдельные, пронизанные солнцем листочки горели как зеленые фонарики.
Однако учитель отнесся к этюду более чем прохладно.
— Пестро, нарядно, крикливо. Злоупотребляешь объемными и светящимися красками.
Но техника! Здесь ты обгоняешь своих сверстников.
Саня был рад и такой оценке. Если бы знал учитель, каких трудов стоило ему проникнуть в тайну светящихся и объемных красок!..
А время шло. Миновал август. Золотой птицей пролетела осень, отшелестели падающие листья. И к середине октября у Сани была готова картина «Осенний вальс». Мальчик задался дерзкой целью. Он хотел, чтобы картина звучала, чтобы в кружении осенней листвы слышалась мелодия грустного вальса.
Долго мучился Саня над своим первым полотном. Но картина оставалась немой. Осень была, а вальса — нет, не было.
Однако Ивану картина понравилась. «Творец», — с улыбкой подумал он, не придавая, впрочем, увлечению мальчика серьезного значения.
В конце ноября начали порхать редкие сухие снежинки. Саня несколько дней оставался в «Хроносе» — участвовал в ежегодном семинаре по проблемам наблюдений в ареале. А когда вернулся, увидел на крыше дома две смыкающиеся полусферы. Одна из них была прозрачной.
— Твоя мастерская, — пояснил Иван. — Подарок от города — по моим чертежам… Идем посмотрим.
По лестнице братья поднялись наверх. Купол и стены непрозрачной полусферы были отделаны под малахит и мрамор. Здесь находились Санины эскизы, наброски, этюды.
За бархатным занавесом стояло в подрамнике большое чистое полотно — хоть сейчас принимайся писать картину.
Но еще лучше была прозрачная полусфера. Органическое стекло защищало от холодных ветров и осадков, но пропускало солнечные лучи, звуки и даже запахи. Здесь художник мог чувствовать себя как летом под открытым небом.
Саня носился по мастерской из одной полусферы в другую. Остановился перед братом, но от радости не мог вымолвить ни слова.
— А название! — наконец воскликнул он. — Как мы ее назовем?
— Я уже придумал, — улыбнулся Иван.
— Какое?
— Вспомни, где писал картины твой самый первый учитель.
— Понял! — ликовал Саня. — Мы ее назовем пещерой Хромого Гуна.
Иван пригласил Дениса Кольцова показать необычную мастерскую и заодно похвалиться первой Саниной картиной. «Пещера» великому художнику понравилась, но «Осенний вальс» он разнес в пух и прах.
— Рисунок груб, композиция разваливается. А название! Какое-то пошло-красивенькое… И все здесь выдержано в духе этого названия. Краски по-прежнему ярки и аляповаты. Рано еще браться за такие полотна.
Увидев в мастерской бюст, он дал задание срисовать его карандашом.
— Не торопись. Приноси мне частями — ухо, глаз, подбородок, а потом уж бюст целиком.
В студии занятия шли своим чередом: упражнения в композиции, рисунок с натуры, анатомия, свет, перспектива. Это еще не само искусство, понимал Саня, но необходимые подступы к нему. И он не гнушался черновой работы.
Дома Саня проводил все свободные часы в «пещере Хромого Гуна». С заходом солнца располагался в непро-зрачной полусфере и под искусственным светом продолжал овладевать азбукой живописи. Глаз, например, он рисовал так старательно, что тот, казалось, как живой весело глядел на своего творца: дескать, молодец, Саня, продолжай в том же духе.
Иван видел, с каким ожесточением работал мальчик. И это начало его тревожить.
Однажды он ворвался в мастерскую, выхватил из рук Сани начатый набросок и изорвал его в клочья. Изображая гнев, Иван топал ногами и кричал:
— Это что? Средневековое аутодафе?! Самосожжение на костре вдохновения?! Не позволю. В добрые старые времена таких розгами пороли!
Афанасий испуганно вытянулся в струнку, держа руки по швам. Но Саня понимал брата. Подумал, что на месте Ивана он, пожалуй, тоже тревожился бы не меньше.
Утихнув, Иван ворчливо заметил:
— Хватит. С завтрашнего дня будешь жить по моему расписанию.
С тех пор, прежде чем засесть за свои расчеты, Иван шумно влетал в святилище начинающего художника и с порога кричал:
— Эй, фанатик! Кончай самоизбиение. Отправляемся в тайгу, в дебри, в глухомань.
Часа по два носились братья по заснеженной тайге. Иногда к ним присоединялись Антон и Юджин Вест. Сибирский лес открывался Сане с новой стороны.
В своей мастерской, опять втайне от учителя, он начал писать большую картину под названием, увы, снова весьма банальным — «Зимняя сказка».
В конце зимы Саня решил навестить Зину. Справочная служба дала ему австралийский адрес биолога Александра Гранта. Саня окутался облаком видеосвязи, назвал индекс. Когда облако рассеялось, мальчик решил, что попал в какую-то оранжерею — так много было кругом невиданных цветов. Они росли на подоконниках, на полу, свисали с потолка наподобие люстры.
Зину он тоже сначала не узнал. За оргафоном — овальным музыкальным инструментом — сидела незнакомая печальная девочка. И звуки, которые она извлекала из оргафона, были такими же задумчивыми и печальными.
Девочка подняла голову и увидела видеопосетителя.
— Зайчик! — вскочила она и завертелась вокруг возник- шего из тумана гостя. — Буратино! Какой ты умница, Саня, что догадался посетить нас. А ну, выкладывай новости!
«Вихрь», — улыбался Саня. Он рад был видеть прежнюю ураганно-веселую Зину. Но вот она снова села за оргафон, чтобы сыграть понравившуюся ему музыкальную пьесу. И снова Саня поразился. Зина ли это? Лицо девочки затуманилось, стало незнакомо строгим и печальным.
От грустных, скорбно-протяжных переливов у Сани тревожно и сладко защипало в груди.
Взглянув на гостя, девочка рассмеялась.
— Нет, не буду тебе играть. У тебя такой грустный вид. Лучше поговорим. Слышал?
Это наш молодой композитор известен пока лишь на нашем континенте.
— А это? — Саня показал на потолок. — Как они растут?
— Вниз головой? Это папа получил новый вид. Они растут во всех направлениях.
Цветы пригодятся на космических объектах в условиях невесомости. Я тоже буду цветоводом. А ты?
«Художником», — хотел сказать Саня, но почему-то застеснялся и промолчал.
