Вот человек! Бывают же такие… мелкие эгоисты!
– Ваша, мистер Больцано, ваша. – Я встал. – Вы должны гордиться такими сотрудниками, как я. Не каждый бы на моем месте доработал свою смену до конца. Но – посмотрите – вот он я! Здесь! И только сейчас заявляю вам о своем увольнении.
На самом деле доработать оставшиеся пять дней было даже забавно.
– Увольнении… – пробормотал мой бывший босс. Кажется, он начинал что-то понимать. – Так эта потрясная тачка на площадке…
– Моя, – я коротко кивнул. – Я разрешил своему другу Коргло слетать, куда ему было нужно, и он прислал ее мне буквально через два дня. Очень обязательные парни эти тжеры…
– В итоге ты неплохо наварился, Миша? – задумчиво спросил Больцано.
– Я бы подобрал более сильные выражения, – я подмигнул. – Видите ли, теперь Коргло владеет всего лишь двумя планетами.
Я направился к двери, в то время как Больцано, по всей видимости занимался тяжелой умственной работой – вычитал два из трех. Внезапно он встрепенулся, выскочил из кресла и схватил меня за грудки. Смешно это выглядело – в нем весу-то килограмм пятьдесят от силы.
– Скажи мне, Мишша, – прошипел Больцано. – Только правду скажи! Что ты ставил на кон?
– Ну, я же говорил. Тжеры ничего не понимают в земных правах собственности. Да и вообще, у них, по-моему, так: поставил, значит, имел право. – Я осторожно отцепил от себя маленького итальянца.
– Ты!.. Ты… – Больцано глотал слова.
– Ага, – я кивнул. – Хотел было поставить Горию – знаете, самая никчемная, по-моему, колония у нас. Не прокатило. Тжеры – они кто-кто, но не лохи.
Я вышел за дверь и направился к своей новой машине. Страсть как хотелось прокатиться. Голос Больцано задержал меня у самого люка.
– Михаил! Что ты собираешься делать со своей планетой?
– Что? – я пожал плечами. – Да продам подешевке. Что мне еще с ней делать? Коргло обещал помочь найти покупателя. А может, даже сам выкупит.
– Миша! – Больцано подошел ко мне вплотную. – Обещай мне одно, пожалуйста. Обещай, заклинаю тебя всем, чем только могу… Всеми святыми…
– Да в чем дело-то, мистер Больцано? – право слово, смешно было на него смотреть. Трясется, глаза безумные…
– Обещай, что никогда больше не будешь играть в карты с тжерами.
– Зачем вы мне это говорите? – я засмеялся и похлопал итальянца по плечу. – Я сорвал банк и на карты теперь даже не взгляну. Вовремя остановиться – вот что главное!
Вокруг меня светло. Настолько светло, что можно разглядеть любые самые мелкие детали до самого горизонта. Правда, никаких деталей нет, кроме меня здесь вообще ничего нет, но я знаю, что если бы что-нибудь было, я бы видел это вполне отчетливо.
Вокруг светло, но этот свет – черный. Черный свет – это абсурд, бессмыслица. Так не бывает, я знаю, но так есть, я вижу. Наверху – черное небо без единой звездочки, повсюду – черный-пречерный густой воздух. Слишком густой, вязкий и тягучий, им тяжело дышать. Каждый глоток приходится с силой проталкивать в себя, причиняя боль измученной гортани. Проникая в легкие, воздух не желает мириться с отведенной ему ролью, стремится вырваться наружу. Кажется, ему не хватает совсем чуть-чуть, чтобы разорвать мое тело на части. Пробую не дышать, но это не приносит облегчения, и я снова делаю мучительный вдох.
Впереди, шагах в ста, я замечаю свою Цель. Не могу сказать, каким органом чувств. Она никак не выглядит, вокруг меня по-прежнему черная пустота, но Цель я чувствую. Я не знаю, что это за Цель и зачем она мне, но знаю (откуда?), что должен до нее добраться. Что я буду делать потом – представления не имею.
Ах, да, я понимаю, что не смогу добраться до Цели. Никак не смогу, ни за что. Что мне помешает, не знаю, и от этого страшно. Потому что идти я обязан. Не могу не идти.
И я делаю первый шаг. Осторожный и неуверенный. Едва я ставлю левую стопу на землю, ее начинает жечь нестерпимой болью. Шагаю правой ногой – с ней происходит то же самое. Теперь я знаю, почему не смогу дойти до Цели, и мне становится еще страшнее. От боли, от страха и от обиды по щекам текут слезы. Превращаясь в расплавленный свинец, они прожигают лицо до костей.
Шаг, еще шаг. Ноги горят. Ступни сгорели полностью, я еще немного пытаюсь ковылять на пылающих огнем культях – это еще больнее, потом теряю равновесие и падаю лицом вниз. До Цели – почти так же далеко как и в самом начале моего обреченного на неудачу похода. Начинаю ползти на руках, и с ними происходит то же, что с ногами. Когда руки сгорают по локоть, я прекращаю сопротивление и ложусь грудью на прохладную, мягкую землю. Теперь гореть начинает все тело.
Я просыпаюсь. Нет, не так. Я вываливаюсь, выпадаю из чудовищного кошмара и оказываюсь на больничной койке. Дышать на самом деле тяжело и тело по-прежнему горит. Боль пробивается сквозь плотное одеяло морфинов и анальгетиков, окутывающее сознание. Сейчас она, пожалуй, даже сильнее, чем во сне, но засыпать снова я не хочу.
Надо зацепится взглядом за что-нибудь в реальном мире. Легко сказать, но как это сделать, если весь реальный мир для меня сейчас – это белый потолок лазарета. Я даже не в силах повернуть голову, чтобы посмотреть на стены. Впрочем, стены не намного интереснее потолка, такие же белые. Но если бы я смог наклонить голову чуть вправо, я увидел бы дверь. А если смотреть на дверь, легко представить, как она открывается и становится виден кусочек коридора. Можно мысленно пройти по этому коридору, заглядывать в другие двери и думать обо всем корабле. И о людях, которые на нем работают. Об экипаже. Об участниках экспедиции. О моих друзьях, которых я не видел целую вечность – доктор Иверсен запрещает посещения.
Док говорит, что с того момента, как я попался на зуб арахноиду, прошло всего десять дней. Наверное, так оно и есть, но мне кажется, что в моей жизни не было ничего, кроме этой койки, белого потолка и непрекращающейся боли. И кошмаров. Я уже с трудом вспоминаю, что бывает просто сон, когда засыпаешь, а потом просыпаешься. Свежим и отдохнувшим. Как бы я хотел отдохнуть, если бы вы знали, как я устал.
– Я устал, – говорю я, с трудом ворочая во рту многокилограммовым языком.
Кому я это говорю, удивляется часть моего сознания. Вот оно что, оказывается, надо мной склонился док. Он спрашивает, как я себя чувствую. Я бы мог подобрать много слов, описывающих мое состояние, но я выбираю самые короткие. И самые важные, я действительно невероятно устал.
– Устал он! – доктор корчит сердитую, презрительную гримасу.
Получается плохо, игрок в покер из него никудышный.
– Лежит бугай, кровать под ним прогибается, и гляди-ка – устал. Гири я тебя прошу таскать, что ли? – док делает паузу и продолжает уже другим тоном. – Самое страшное позади, веришь?