— О да! Это же в принципе меняет дело.
— Кровь есть жизнь, — Безумец повысил голос. — Все медленней течет, слабея час от часу, пока не иссякнет поток. Память целого рода. Квинтэссенция сущего, — он махнул рукой в сторону светящейся колонны. — Капля за каплей причина обращается в следствие. Существование одного завершается, чтобы дать миру что-то другое. Часы Крови — чистое равновесие. Пока верхняя половина не опустела, комната запечатана. Когда нижная половина наполнится, один из вас сможет выйти. Баланс будет сохранен.
— Почему только один? — спросил я.
— Ты плохо слушаешь, профессор.
Из-за идиотской улыбки, не покидающей его лица, эта реплика казалась издевательской.
— Я не профессор! И ты ничего не говорил о причинах.
— Равновесие. Вам ведь знакомо это слово? Один человек призвал Красную Комнату, один же ее и покинет, — он поднял руку, пресекая вопросы. — Все имеет оборотную сторону.
— Один человек, — уточнил Старик. — В том числе и ты?
— Да.
— Что?! — поперхнулся я. — Почему ты?
— Равновесие? — робко предположил Юнец.
— Это часть равновесия, — кивнул Безумец. — Та самая оборотная сторона. Во мне ведь тоже течет кровь Митреску. Впрочем, довольно ответов. Настала пора вам говорить. Время обнажить души.
— Может, ну его, — нарочито зевнул я. — Лучше верни нашу одежду. Признаться, тут прохладно.
Он промолчал.
— Между прочим, — сказал Старик. — Почему ты думаешь, что мы поверим хоть единому твоему слову? На что ты рассчитываешь?
Безумец долго не отвечал.
Когда же наконец заговорил, слова падали медленно, точно капли крови в часах.
— Почему бы тебе не рассказать ему о Саре, Йован?
Старик дернулся, словно по стулу был пропущен электрический ток.
Мне это совсем не понравилось.
— Кто такая Сара? — с любопытством спросил Юнец.
— Та, что поможет тебе обрести равновесие, — задумчиво произнес я.
И тут же чертыхнулся. Надо же, сколь заразно безумие.
— Так что насчет Сары, Ста… эээ, Йован?
— Да ничего особенного… Йован, — хмыкнул Старик. — Ухаживает за садом и двумя внуками.
Раздался хруст.
Я поднял глаза и с ужасом заметил, что по стеклу Часов Крови расползается внушительных размеров трещина.
— Мы очень счастливы с ней.
Старик избегал смотреть на меня, поэтому не видел того, что происходит.
Трещина зазмеилась, захватывая все большую часть поверхности.
— Замолчи!
Я и Юнец — мы закричали одновременно.
— Чтобы выйти, необходимо обнажить души. И любой обман уничтожит Часы. А, значит, дверь не будет открыта. Теперь веришь, что я не лгу?
— Почему? — Старик обрел дар речи.
— Плата за знание. Тот, кто призвал память крови, обязан отдать что-то взамен.
— Ха! Призвал он, а расплачиваться всем. Справедливо, ничего не скажешь.
Я почувствовал на себе взгляд, полный ненависти.
В чем-то он прав. Но нужно идти до конца.
— Расскажи мне о Саре. Прошу.
— Хочешь знать? Чудно. Смотри не пожалей только, — Старик зло сплюнул. — Я ее оставил.
— Оставил?!
— Бросил. Видеть ее больше не мог.
— Но почему? Она изменила? Или я?
Предположения, одно нелепей другого, роились в голове.
— Все из-за трактатов.
— Трактатов?
— Исследование трактата о памяти крови едва не погубило меня. Впрочем, подробностей не помню. Она нашла меня, полумертвого, и выходила. После чего вынудила принести клятву.
Старик замолчал.
Очевидно, ему было тяжело вспоминать прошлое, и я посчитал, что не вправе торопить его.
— В чем вы поклялись? — не выдержал Юнец.
— Что оставит свои изыскания навсегда, — предположил я.
— Не совсем так, — Старик наконец заговорил. — Я пообещал, что не буду проводить экспериментов, проверяя те или иные эликсиры, описанные алхимиками. Однако, теорией занимался тогда очень плотно, сделав ставку на изучение и систематизацию знаний, почерпнутых из разных источников. В этом я здорово преуспел — на свою же беду, — он поднял голову и хмуро посмотрел на меня. — Окрыленный успехом, я отправился в научный совет Университета Бухареста.
От его взгляда мне стало не по себе.
— Они не поверили, да?
— Не поверили? Они рассмеялись мне в лицо! Что вполне объяснимо — доказательств, которыми я мог бы защитить теорию, попросту не оказалось под рукой, — лицо Старика налилось кровью, глаза сверкали. — Меня назвали шарлатаном! Унизили! Я расставил капканы и сам же в них угодил.
Здесь я понял, что он обвиняет меня.
Что ж, в этом был резон. Хронологически та ипостась Йована Митреску стояла ближе ко мне, нежели к нему.
— Ты бы мог заняться другим исследованием. Пойти туда, где меньше мистики и больше прикладной науки, — я не особо верил тому, что говорил.
— О да. В любом университете на меня просто сыпались предложения помощи и сотрудничества. Они все так радовались моему приходу, что захлапывали двери перед самым носом. И шарахались, как от прокаженного, — прошипел Старик. — Настолько приятное ощущение, что тебе обязательно нужно его испытать.
— Возможно, так и будет, — сухо ответил я. — Что произошло с Сарой?
— После того случая между нами что-то сломалось. Она старалась быть ласковой и понимающей, но… Одним словом, однажды я исчез из ее жизни. И полгода колесил по Европе, пока она не нашла меня. Мы встретились в Вене. — Старик пожевал сморщенными губами. — Поговорили, и больше я ее никогда не видел.
Сара.
Мне вспомнились ее смеющиеся глаза. Улыбка, лукавая и в то же время простодушная. Увлечение румынским фольклором и шутливые обиды на то, что я не разделяю ее интерес.
Сара.
Не могу поверить, что все будет так, как он рассказал.
— Ты следующий, профессор.
На время нашего разговора Безумец умолк, и теперь стремился напомнить о себе.
— Я — что?
— Твоя очередь обнажить душу. Расскажи о страдании, побудившем тебя искать память крови.
Такое чувство, что меня сбросили в темный колодец.
— Я… Я… не буду.
— Не будешь? — казалось, Безумец озадачен.
— Часы разобьются, если я солгу, — решение постепенно обретало форму. — Значит, попросту буду молчать. Вот и все.
Я победоносно вскинул голову.
Старик закашлялся.
— Ясно, — кивнул Безумец. — Скажи, мой мальчик, — обратился он к Юнцу. — Ты помнишь тот день, когда впервые увидел смерть?
Тот побледнел.
— Ты ведь помнишь Плоешти?
Плоешти.
Наблюдая за реакцией мальчика, я пытался воскресить в памяти давнишние события. Они с матерью тогда бежали из города, который регулярно бомбила авиация Красной Армии. К несчастью, самолеты не обошли вниманием и колонну беженцев. Я помнил кровь. Много крови и ужас, испытанный тогда.
