— Тебе не обязательно отвечать, — обратился я к Юнцу.
— О да, совсем не обязательно, — Безумец улыбался, что не переставало меня бесить. — Но ты ведь все помнишь, мой мальчик, правда? Что ты ощутил, вдыхая аромат крови? Страх или вожделение? Ужас? Наслаждение?
— Замолчи! — не выдержал я. — Хватит нести чушь.
— Любопытство.
Все головы повернулись к Юнцу.
Тот смутился, но повторил:
— Любопытство. Мне стало интересно.
— Вранье! — заорал я. — Наглая ложь! Ты все ему внушил, ты!
— Как же трудно быть идеалистом, — съязвил Старик.
— Нет, я не вру, — Юнец насупился. — Ты должен сам знать. Ведь ты — это я.
Подспудно я понимал, что он не лжет. К тому же не видно изменений в часах — а это значит многое.
— Я такого не помню.
— Бабочкам я отрывал крылья, кузнечикам — ноги. Резал лягушек столовым ножом, — на удивление хладнокровно перечислял мальчик. — Лошадь разорвало надвое, тогда, на дороге в Плоешти. Я осмотрел ее, потрогал кости, вспоминая то, чему нас учили в школе. Моя учительница шла с нами, но не могла сказать, правильно ли я усвоил ее уроки, — Юнец едва не кричал. — Она лежала мертвой. А я оставался прилежным учеником, поэтому и ее осмотрел, потому что мечтал быть ученым и познать мир как можно лучше. Хоть мне и было страшно, даже очень. Не смей меня судить. Ты — это я!
— Браво, — едко улыбаясь, поаплодировал Старик. — Я хоть и запамятовал, что там случилось в Плоешти, но речь достойна будущего ученого. Однако, Йован Митреску не преуспел в науке. Может, стоило податься в музыканты? — с издевкой спросил он.
— Такого не помню, — без эмоций повторил я.
— Знаешь, почему он не помнит? — обратился к мальчику Безумец. — Потому что убил тебя в своей памяти. Образ, который он хранит внутри себя — жалкие останки, скелет.
— Конечно, нет. Не слушай его!
Юнец отвернулся.
— Может, поэтому ты и не хочешь ничего рассказывать, — голос его дрожал. — Убил все плохое, хоть это и часть тебя.
Я не смог ответить.
— Да ты трус, — присвистнул Старик. — Недаром совет вытрет о тебя ноги.
Такое чувство, что в горле застрял ком величиной с кулак.
— Это все из-за матери, — выдавил я наконец.
— Что? — Юнец тут же повернулся, чуть не упав вместе со стулом.
— Она умерла. В госпитале. От лейкемии, — казалось, слова цепями прикованы к языку, столь тяжело они мне давались. — Я потерял большую часть воспоминаний от шока. Поэтому и хватался за любые соломинки, которые протягивала мне судьба. Я обратился к памяти крови, чтобы снова увидеть мать.
Всю веселость Старика как ветром сдуло, он выглядел растерянным. Юнец уткнулся лицом в колени и зарыдал.
— Ты доволен? — спросил я Безумца, захлебываясь от гнева. — Достаточно насладился страданиями? Достаточно ли мы обнажили свои души, ты, психованный сукин сын?
— Вполне.
Он перестал улыбаться. Лишь на несколько мгновений, но этого хватило, чтобы заставить меня трястись от ужаса.
— Теперь говорить буду я, — Безумец легко вскочил на ноги. — Скоро откроется дверь. Если выйдет один из вас, он продолжит никчемное существование среди бесплотных надежд и одиночества. И только я могу предложить другой путь. Никаких дряблых мышц и терзаемых болью суставов, никаких детских страхов, никакого порицания. Бессмертие. Знание. И нечеловеческая сила.
— Ты вампир?
— Профессор, ты банален и глуп, как полковая лошадь, — засмеялся Безумец. — Любите вы толковать о вещах, в которых ничего не смыслите. Все равно что дикари будут оценивать культуру эпохи Возрождения с позиций наскальной живописи.
— И все же?
— Ну, конечно, мне понадобится кровь, чтобы Йован Митреску мог прожить достаточно долго, — глаза Безумца сузились. — Подумайте, чего вы добьетесь, оставаясь на утлом суденушке, имя которому — общество? Что вам это принесло, кроме боли и разочарований? Я предлагаю силу для того, чтобы плыть против течения. Туда, куда захотите, — он посмотрел на Старика. — Ты всем отомстишь, Йован. Больше не будет унижений. И немощи тоже. Мальчик получит уверенность в своих силах и знание, которое пытается обрести, — Безумец перевел взгляд на меня. — Ты вспомнишь то, что так жаждешь вспомнить. Честная сделка, без обмана.
— Каким образом? — спросил я. — Тем, что попаду на тот свет?
— Вы останетесь здесь. Но будете чувствовать и видеть все. Только влиять на события не сможете.
На несколько минут в Комнате установилась тишина.
— Никогда, — я старался придать голосу твердость. — Ни за что и никогда. Я не выпущу отсюда чудовище.
— Дважды банален, профессор.
— Я, пожалуй, еще подумаю, — проворчал Старик.
— Да о чем тут думать?! Как ты можешь…
— Помолчи! — огрызнулся он. — Прибереги свои поучения для момента, когда поедешь в совет. Если поедешь, — голос не сулил ничего хорошего.
Юнец всхлипывал, уронив голову на колени и не проявляя никакого интереса к разговору.
Все замерло в ожидании развязки.
Последняя кровь вытекала из верхней полусферы часов. Наблюдая за падающими каплями, я обдумывал один важный вопрос.
Где здесь взять оружие?
Их спас доктор.
Его фургон остановился у дверей в тот час, когда начали подступать вечерние тени, а от деревни отделилось скопление огней, направившееся к дому.
Коллегу доктора из Бухареста заинтересовал необычный случай, поэтому он пригласил их в город, пообещав даже снять номер в гостинице. Для Сары это было сродни манне небесной. Без лишних слов они погрузили вещи и перенесли Йована в фургон. Доктор удивленно моргнул, заметив в ее руках ружье, но решил обойтись без расспросов.
К счастью, оружие не понадобилось.
Возможно, сказалось напряжение последних часов или у выпитого мною отвара существовал побочный эффект.
Я задремал.
В сознание начали проникать слова. Обрывки фраз сыпались хаотично, точно снежинки, подвластные одному лишь ветру.
Хороший…не причиню вреда…не буду убивать…людей нужно любить…добрый…я добрый…несу свет…добро…не буду проливать кровь…
Между словами клином вбился крик, что заставило меня проснуться.
На месте Часов Крови теперь пребывал отливающий алым прямоугольник, высотой со взрослого мужчину. Весь пол оказался усеян битым стеклом, словно в комнате взорвалась граната. Разглядев дверь, я успел удивиться — она была прозрачной.
С противоположной от меня стороны створки двое боролись, поочередно дергая за ручку. Стулья Юнца и Безумца пустовали, насколько я мог видеть. Третье…
