Я вышел в коридор и лифтом спустился вниз. В холле, у выходных дверей, стояли два коротко стриженных парня.
– Гволите, фулы! – грозно приказал я. Они одновременно повернулись ко мне. Один знакомым движением потянулся за пазуху… Он не успел достать руку и свалился от слабого импульса парализатора. Второй отпрыгнул к двери и с громким криком ускакал. Я перешел улицу, провожаемый взглядами остальных, прятавшихся под стенами, и без помех добрался до обувного магазина. В открытой двери лифта стоял мой собеседник из видеофона.
– Входи, – сказал он, – и жестом пригласил внутрь.
Я присмотрелся к нему, через грудь переброшена какая-то пушка – наверное лазерный излучатель. Лифт вздрогнул и отправился вниз.
– Приходится следить, чтобы придурки не лезли на нижние уровни, – сказал он, когда мы выходили. – Они с удовольствием доберутся до всего этого, и не дадут нам покоя.
Он вел меня по извилистому коридору, одну за другой открывал узкие дверки. Потом мы опять спустились на лифте, по просторному туннелю добрались до большого плохо освещенного зала, заполненного работающими машинами. Дальше было еще несколько переходов, по лестнице мы спустились на пару этажей вниз, минуя площадки от которых расходились грязные и темные переходы в глубь подземного здания. Мой проводник пояснял, присвечивая фонарем.
– Мы во втором слое, в тридцати метрах над уровнем грунта. Ниже город твоего времени. Хотя и здесь и выше есть здания двадцатого и двадцать первого веков. Первый слой перерезал их пополам, а самые высокие на треть. Весь объем залит крезолитом, но лестничные клетки и шахты лифтов свободны, во всяком случае, некоторые из них. Благодаря этому остался доступ ко всем уровням до естественного грунта. Но не везде. Туда где перекрытие лежит выше домов первого уровня, так просто не спустишься. Старые улицы перегорожены литыми опорами свода и доступны только частично. Но там и ходить незачем. Фабрики расположены на третьем уровне, инженерные службы – на втором, на уровне грунта только канализация, метро в прорубленных туннелях и резервные подстанции, которые не используются. Он разговорился, описывая объекты, которые мы миновали. Видно, в этих мрачных закоулках он чувствовал себя как дома.
– Вот мы и пришли, – сообщил он. – Сам бы ты не нашел.
Мы стояли перед бетонным блоком, которым заканчивался туннель. Мой проводник дотронулся до стены. Где-то над нами захрипел динамик.
– Сколько будет семь ю восемь? – донесся сверху низкий голос.
«Доцент» смотрел на меня улыбаясь.
– Чтобы попасть в Хадес, надо иметь обол. Пятьдесят шесть! – бросил он, и стена разошлась открыв освещенное помещение. – Смотри, не споткнись! Посередине лежал белый человеческий скелет. Под стенами я заметил еще несколько. Стена за нами сомкнулась.
– Это те, кто справился с таблицей умножения. Добрались аж сюда, но их радость была недолгой, умерли от голода. Мы оставили их для примера…
– он дотронулся до следующей стены.
– Неопределенный интеграл от икс в минус третьей степени по де икс? – донеслось сверху.
– Через элементарные интегралы пока не прошел никто! Минус одна вторая икс в минус второй степени.
Следующая стена пропустила нас в помещение заполненное светом и буйной растительностью. Посередине, в круглом бассейне, бил фонтан. Излучатели, висящие высоко под потолком, давали ощущение солнечного света и тепла. Я остановился, онемев от удивления. Мой проводник наслаждался сюрпризом.
– Хорошо здесь, правда? Надо же как-то жить… Мы сделали для себя кусочек настоящего мира. Всего кусочек и не совсем настоящего. Пойдем, нам полагается обед.
Он проводил меня в роскошные апартаменты заполненные живыми растениями и удобными креслами. На полках вдоль стен стояли ряды книг и кассет с микрофильмами.
– Садись, – он указал на кресло, достал из шкафа бутылку и рюмки. – Здесь у нас библиотека. Теперь можем поговорить спокойно. Кажется, у тебя были вопросы?
– Сколь вас здесь живет? – спросил я рассматривая помещение.
– Шестеро.
– Шестеро? – повторил я, думая, что ослышался.
– Да, шестеро. Последние шестеро. Хотя, для большего количества не хватит комфорта. А он нам нужен. Последние шестеро относительно нормальных в этом городе…
«Это же я, я сам приговорил к жизни в этом ненормальном мире девушку, по-настоящему любившую меня. – Подумал я. – Нельзя было этого допускать! Она такая нежная, впечатлительная, выпестованная в моем воображении, подпитанном воспоминаниями о ее словах, ее образом. Теперь она влачит жизнь где-то в толпе омерзительных типов, населяющих город… Она, которую я любил тогда, и теперь…»
Любил ли я Йетту тогда, перед отлетом? Я часто задавал себе этот вопрос, но путешествие отодвигало все на задний план. Только в пути, на его половине, в системе Дзеты, когда меня вывели из анабиоза, вопрос вернулся, вместе с явным ответом… Возможно причиной стало удаленность во времени и пространстве всего, что я покинул, оставил так надолго… Йетта осталась единственной опорой для мыслей стремящихся к Земле. Все здесь должно было поменяться, она одна оставалось неизменной, такой же… Я непоколебимо в это верил, хотя и не знал, не отказалась ли она от своего плана. Для меня она была там – в цилиндре. Эта мысль, как неоспоримая аксиома, стала единственной опорой моей жизни. Только тогда я полюбил ее сознательно, это чувство стало необходимым. Фотография Йетты была со мной везде – в каюте корабля и кабине шлюпки, когда я отправлялся на одну из планет, она всегда лежала в одном из внутренних карманов скафандра, ее можно было достать в любой момент. Она была моей верой, смыслом существования… Так было почти до конца…
Выйдя из анабиоза в конце обратного пути, мы узнали, что двигатели, развив одну восьмую от планируемой скорости, отказались повиноваться. Обратный путь вместо двадцати лет длился больше сотни. Мы были потрясены. Тогда я впервые допустил в сознание мысль, что она меня может не ждать… Я поочередно проклинал двигатели «Гелиоса», Ван Троффа и себя…
Если бы улетая я попрощался с Йеттой, как и со всеми живущими, которых через пятьдесят лет мог уже и не встретить, теперь бы я возвращался, как и мои товарищи, смирившись с ситуацией… Только в такие минуты человек отдает себе отчет, какое значение могут иметь отдельные предложения или слова, когда-либо произнесенные. Я вспомнил Йетту:
«…даже если пройдет больше пятидесяти лет…» Я вцепился в эту фразу с новой верой, с новыми силами. Я делал допущения, представлял себе события… Вот Йетта в условленное время выходит из цилиндра и, убедившись, что «Гелиос» не вернулся, идет обратно, чтобы ждать дальше… Известие о нашей аварии не могло достичь Земли раньше, чем через несколько десятков лет, после старта с Дзеты… При скорости, которую развил корабль на обратном пути, должно было пройти достаточно много времени, прежде чем мы оказались в радиусе связи с Землей. Пилотирующий компьютер отправил сообщение, об этом мы знали из записи… Было ли оно принято? Подтверждение не пришло…
