Ну да, без всякого сомнения, это была кража — но ведь не для выгоды проведенная, но ради погони по Дорогам Мамонтов за замороженным отцом.
Спиртовые Склады Хрущчиньского и Сыновей на Туманном проспекте закрывали двери уже после наступления темноты. Заехало туда санями, нанятыми у вокзала Мармеладницы, и послало Щекельникова, чтобы тот выпытал, на месте ли господин Исидор Хрушчиньский; сейчас его не было, но он должен был появиться после семи, чтобы завершить какие-то бухгалтерские дела. Записалось к нему на прием через Чингиза и направилось в Обсерваторию Теслы. Светени в тумане складывались в замечательные арабески, пробитый санями в тумане туннель тонул в багровых, кроваво-красных опенках. Хлопнуло себя по губам и оглянулось на Собор Христа Спасителя. — А не кажется ли вам, господин Щекельников, что Черное Сияние долго уже висит над городом, но какое-то невидимое, не слишком тьветом напитанное? — Думаете? — Тот махнул рукой. — Снова их работенка, нехристей проклятых, чтобы их всех на колья посадить. — Кого? — Ну, тех колдунов-инородцев, кого же еще? — Кххррр. Да разве они как-то на Сияние влияют? — Это как посмотреть, влияют, не влияют. Только оно бы никак не повредило.
Спеша через фойе под фреской лета, открыло часы-луковицу; если держать их в тепле тела, то шли они даже хорошо. Портной должен был подойти на Цветистую к девяти вечера, поскольку пан Войслав раньше освободиться не мог; так что время имелось.
У основания лестницы и перед входом во внутренние коридоры Обсерватории толпился с десяток мужчин, часть из них с характерными саквояжами для фотоаппаратов; среди них заметило и Авксентьева. Два могучих казака не давало им пройти дальше. Прошмыгнуло мимо них, так что журналисты не успели сориентироваться. Быть может, Григорий Григорьевич тоже не успел узнать. Тесла любил помариновать их с пару часиков, после чего выступить с каким-нибудь фантастическим заявлением для прессы. Понесли кони, подумало я-оно, вынимая из-за пазухи мешочек с чернобиологическими растениями. Никто уже этой залетной тройкой не управляет, и наверняка уже не Никола, и не Кристина, как бы она себе не представляла. Но, быть может, именно ей следовало бы изложить предложения японцев; быть может, и вправду дойдет до того, что речь пойдет только уже о спасении жизни изобретателя и mademoiselle Филипов. Кто знает, не спасет ли это жизни и отцу, раз Никола должен был еще этой зимой запустить тот свой Молот Тьмечи, чтобы разбить Лед на Дорогах Мамонтов. Из двух зол, сохранение Льда в Сибири и Оттепель в Европе кажется наиболее безопасным сценарием. Значит, правильно предсказало письмо: ОТТЕПЕЛЬ ДО ДНЕПРА — ПЕТЕРБУРГ МОСКВА КИЕВ КРЫМ НЕТ — ЯПОНИЯ ДА — РОССИЯ ПОДО ЛЬДОМ. ЗАЩИЩАЙ ЛЮТОВ! Правда, пану Поченгло поклялось в чем-то совершенно противоположном…
Саша Павлич вместе с инженером Яго и еще одни ассистентом Теслы сражался с огромным тунгетитовым зеркалом. Вынув лист чистого тунгетита, изобретатель намеревался бомбардировать его пучками концентрированного света, изучая затем отраженный свет или изменения в самом зеркале; повторяя затем те же самые эксперименты и с тьветом.
— Он половину дня накачивался и откачивался, — сказал Саша, отдышавшись, — и сразу же ему захотелось исследовать свойства тьвета. Говорит о Максвелле, Эйнштейне, каком-то Планке и Боре, сам с собой разговаривает о лучах отрицательной вероятности, и все это переплетается цитатами из Гете. Уф! Вы же лучше его знаете, правда, гаспадин Герославский? Что это может означать?
— Новые эксперименты для себя придумал; это давняя его болезнь, что перескакивает вот так, от одной идее к другой. Особенно сейчас, откачав тьмечь, он легко делается рассеянным.
— Нет, нет. — Павлич глянул искоса на инженера Яго и показал на угол за клетками с крысами. Прошло туда, по дороге снимая шапку и шубу. — Венедикт Филиппович, сегодня с утра, девяти еще не было, прибыл сюда к нам, в лабораторию, высокий чиновник Канцелярии Генерал-Губернатора, по личному поручению графа Шульца, с военной свитой, с казаками; потом выпытывали нас, каждого по отдельности…
— Тот чиновник… Телом худой? Волосы светлые? Зубы гнилые?
— Да… ну да.
— Как фамилия? Не Урьяш?
— Вы его знаете?
— Ну, он мне не представился. — Подало Павличу мешочек; тот заглянул в него, спрятал под стол. Сняло мираже-очки; контуры и окраска людей и предметов замерзли на своих местах. — И чего он от вас хотел?
— Долго разговаривал с Теслой, вышел во двор, чтобы осмотреть прототип тунгетитора.
Я-оно прислушалось: Молот Тьмечи молчал.
— И?
— И сообщил, что организует нам здесь жилые помещения, то есть — здесь, в Обсерватории; что губернатор берет все здание в управление в силу какого-то там чрезвычайного права; и что будет лучше, чтобы мы не выходили наружу без человека из охраны. И еще, что губернатор и сам Государь Император весьма интересуются нашей работой.
— Ммм.
— А уже после обеда…
— Да?
Саша прикусил ноготь.
— Ходили вокруг с тунгетитовыми факелами, в тьвете, и делали отметки в земле вокруг Обсерватории. С ними был один слепой, один безрукий, один хромой, еще один — железом пробитый. Били в барабаны, словно люта на привязи тащили.
— Будут здесь трупные мачты ставить.
— А в чем дело, Венедикт Филиппович?
— Это ради вашей же охраны.
— Но перед кем?
Неужто он и вправду настолько наивен? Глянуло ему в глазенки ясные, под бровки — словно пучки жесткой травы. Саша не мигал, глядел откровенно. Сколько же это ему может быть лет — меньше тридцати, молодой — и все равно, в возрасте. Почему же глядит, словно на человека, по рождению его высшего, как на данного ему небесами опекуна? Откуда вообще такое скорое доверие, откуда этот тон понимания? Словно бы знал человека издавна. И с экспериментом на крысах быстро согласился помочь, ни о чем не спрашивая.
Может, и вправду ты имеешь на свете друзей, прежде чем их вообще встретишь, прежде чем о них вообще услышишь?
— А как вы вообще сюда попали?
— Меня попросил профессор; семья у меня здесь, на Байкале, так что я часто езжу из Томска, а в университете преподавать должен буду лишь с весеннего семестра…
Бедняжка, оторванный от своих книг с научными абстракциями, но тут же брошенный под удары сибирской политики — не удивительно, что ему сложно чего-нибудь в ней понять.
И тут же подумало о себе. А некий Бенедикт Герославский, чуть ли не силой оттянутый от логических абстракций в Варшаве, о чем он имел понятие, когда садился в Транссибирский Экспресс?
