Айзек Азимов - Камешек в небе. Звезды как пыль

Руки Верховного Министра лежали на столе, сжатые в кулаки. Из его груди вырвался полный ярости стон, а продолговатое гладкое лицо сморщилось в гримасе отчаяния.

— Очень умно с вашей стороны, Вялкис, по таким ничтожным деталям воссоздать всю картину, выстроить цепь всей этой паутины. Это сделано очень умно, и я чувствую именно то, что говорю. Логика не оставляет нам других альтернатив… Но это означает, что они подобрались совсем близко, Вялкис. Слишком близко… На этот раз они будут немилосердны.

Вялкис пожал плечами.

— Они не могут быть слишком близко. Судя по свойственной всей Империи страсти к разрушению, они бы уже ударили… А время для них бежит быстро… Алварден еще должен встретиться со Шварцем, чтобы все обговорить, так что я могу предсказать вам будущее.

— Пожалуйста.

— Шварц должен быть отослан так, чтобы он никоим образом не был на виду.

— Но куда он должен быть отослан?

— Нам и это известно. Шварц был привезен в Институт человеком, очевидно, фермером. Мы получили его описание как от техника, так и от Паттера. Мы просмотрели регистрационные данные каждого фермера, находящегося в радиусе шестидесяти миль от Чики, и Паттер опознал в неизвестном человеке Арбена Марена. Техник с уверенностью поддержал его. Мы потихоньку провели расследование и обнаружили, что этот человек прячет тестя, бесполезного калеку, перешедшего рубеж Шестидесяти.

Верховный Министр стукнул кулаком по столу.

— Подобные явления действительно сделались слишком частыми, Вялкис. Нужно усовершенствовать законы…

— Теперь речь не об этом, Ваше Превосходительство. Суть в том, что поскольку фермер нарушил закон, он может подвергнуться шантажу.

— О…

— Шенту и его союзникам Внешним нужен инструмент для подобного случая — нужно убежище, в котором Шварц мог бы оставаться в безопасности в течение длительного времени, более долгого, чем ему может предоставить Институт. Этот фермер, возможно, беспомощный и невинный, является великолепным объектом. Итак, за ним будут наблюдать. Шварцу не удастся оказаться вне наблюдения… Теперь, конечно, будет сделана попытка устроить другую встречу между ним и Алварденом, но на этот раз мы будем во всеоружии. Теперь вам все понятно?

— Да.

— Хорошо, хвала Земле. Тогда я оставлю вас. — И, с сардонической усмешкой, он добавил: — С вашего позволения, конечно.

И Верховный Министр, совершенно нечувствительный к сарказму, махнул рукой.

Секретарь, находясь на пути к собственному маленькому кабинету, был один, а когда он бывал один, его мысли иногда убегали из-под собственного контроля и блуждали в укромных уголках разума.

Они, эти мысли, имели мало общего с доктором Шентом, Шварцем и Алварденом, и особенно с Верховным Министром.

Вместо них они рисовали в сознании картину планеты — Трантора — откуда осуществлялось правление всей Галактикой. И еще они рисовали картину дворца, чьи шпили и изогнутые своды он никогда не видел наяву, как никогда не видел их и любой другой землянин.

Он думал о невидимых лучах силы и славы, что протянулись от солнца к солнцу, оплетая их невидимой паутиной с центром, находился во дворце, возле человека, который был Императором, просто человека, в конце концов.

Он внимательно исследовал эту мысль — мысль о той единственной власти, которая могла даровать божественность при жизни. И она концентрировалась в том, кто был просто человеком.

Просто человеком! Как и он!

Он мог бы быть…

Начало изменений в понимании им окружающего мира не было ясным для разума Иосифа Шварца. Много раз, в абсолютном спокойствии ночи — насколько спокойными стали ночи, да и были ли они вообще когда-нибудь в этой новой тишине, — он пытался восстановить это начало.

Прежде всего был тот давний, лежащий в осколках день страха, когда он оказался один в странном мире, — день, казавшийся ему сейчас таким же нереальным, как само воспоминание о Чикаго.

Что-то, касающееся машины, пилюли, которые он принял. Дни выздоровления, потом — побег, блуждания, неожиданные события последнего часа в универмаге. Эту часть жизни он, возможно, не мог припомнить как следует. Однако по прошествии двух месяцев ясность не наступила.

Даже тогда все уже начало казаться странным. Он был чувствительным к атмосфере. Старый доктор и его дочь встревожились, даже испугались. Знал ли он это тогда? Или же это было всего лишь беглое впечатление, усиленное впоследствии ходом его мыслей?

Но тогда, в универмаге, как раз перед этим — он осознал приближение опасности. Предостережение не было достаточным для того, чтобы его спасти, однако он получил точные указания на изменение.

И, начиная с тех пор, головные боли преследовали его. Нет, не совсем головные боли. Скорее какое-то гудение, как будто голова была динамо-машиной, и вибрация от ее работы пронизывала каждый участок черепа. Ничего подобного не происходило с ним в Чикаго — если предположить, что его фантастическое Чикаго имело смысл, — и даже в первые несколько дней реальности здесь.

Сделали ли с ним что-то в тот день, в Чике? Пилюли — это были анестезиаторы. Операция? Но, в сотый раз добираясь до нее, его мысли тут же останавливались.

Он оставил Чику через день после неудачного побега, и теперь дни пробегали легко.

Был Грю в своем кресле на колесиках, повторяющий слова и указывающий, что делать, как та девушка, Пола, делала это раньше. И в один прекрасный день Грю перестал говорить чепуху и начал говорить по-английски. О, нет, это он, Иосиф Шварц, перестал говорить по-английски и начал говорить чепуху. Если не считать того, что больше она уже не казалась ему чепухой.

Это было так легко. За четыре дня он научился читать. Когда-то, в Чикаго, он обладал феноменальной памятью, или ему казалось, что обладал. Но такие победы ему все же были неведомы. Однако Грю это вовсе не казалось удивительным.

И Шварц тоже перестал удивляться.

Потом, когда осень действительно стала золотой, все снова стало ясным, и он начал работать в поле. И удивительно было, с какой легкостью пошла у него работа. После первого же объяснения он мог управлять сложными механизмами.

Он ждал наступления холодов, но по-настоящему они так и не пришли. Зима прошла в очистке земли, удобрении ее, в подготовке к весеннему севу.

Он расспрашивал Грю, пытаясь объяснить, что такое снег, но последний лишь непонимающе смотрел на него и говорил:

— О! Это слово — снег! Я знаю, что он есть на других планетах, но только не на Земле.