С уголовным правом дела обстояли еще веселее.
Как стало известно Гусеву, до реформы судьи выносили меньше одного процента оправдательных приговоров, поэтому состязательность из процесса решили убрать совсем, как взяткоемкую и неэффективную. У обвиняемого теперь было два варианта: либо признать свою вину и положиться на приговор, который вынесет судья, либо воззвать к суду последней инстанции.
Поскольку государственных обвинителей, которым по новым законам юридическое образование не требовалось, набирали из бывших спецназовцев, уголовные адвокаты стоили слишком дорого, и обвиняемым чаще всего приходилось защищать себя самим. Кому-то везло, и процент оправдательных приговоров незначительно вырос. Но большинство либо сразу признавало свою вину, либо, если дело было слишком серьезным и срок грозил отнюдь не маленький, гибло на судейской арене.
В результате преступность снизилась примерно на треть, но Гусев все равно нашел эту ситуацию прелестной. Если раньше тебе могли «влепить двушечку», то теперь ты имел неплохие шансы огрести топором в лоб. На совершенно законных основаниях и в рамках судебного разбирательства.
При этом страна все еще поддерживала мораторий на смертную казнь.
Утром позвонил Макс.
— Слушай, тут такое дело, — сказал он. — У полицаев в результате хакерской атаки лет тридцать назад все электронные архивы гакнулись. Что-то они сумели восстановить, что-то нет. И тут выяснилось…
— Что мое дело они не восстановили? — угадал Гусев.
— Именно, — сказал Макс.
— Значит, полный облом?
— Не полный, — сказал Макс. — Я могу послать человечка сходить кое-куда ногами, но это будет сильно медленнее. И, что немаловажно, изрядно дороже.
— Понимаю, — сказал Гусев.
— Так я чего звоню-то… Мне продолжать копать или ну его уже к черту?
— Продолжай.
— Угу.
Едва Макс отключился, нарисовался Краюхин.
— Дело приняли к производству, — бодро отрапортовал он. — Первое слушание назначено на завтра, на десять утра. Оно же, я думаю, и последнее.
— Так быстро? — удивился Гусев.
— Правосудие не терпит промедления, — сказал адвокат.
— Мне надо как-то подготовиться или что-то вроде того?
— Нет, — сказал Краюхин. — Наденьте костюм, если есть. Если нет, не надевайте, перетопчутся.
— А адрес суда какой? — запоздало сообразил Гусев.
— Я вам в почту все скинул, — сказал Краюхин. — Ну, ударим могучим русским топором по произволу банковской системы?
— Вы ж говорили, мечом пользуетесь. Может, не стоит менять привычное оружие?
— Да я фигурально, — сказал Краюхин. — Не буду я ничего менять. Тем более, что у меча и топора баланс разный.
— Я уже не понимаю, что тут фигурально, а что на самом деле имеет место быть, — сказал Гусев. — Вы когда следующий раз пошутить захотите, предупредите меня заранее, хорошо?
— Все будет нормально, — сказал адвокат. — Прорвемся.
Гусев не любил это вечное русское «прорвемся».
Он не видел ничего хорошего в этом бесконечном героическом преодолении трудностей и хотел бы решать вопросы в рабочем порядке. Но все вокруг него постоянно куда-то прорывались, и ему поневоле приходилось прорываться вместе с ними.
Хуже вечного русского «прорвемся» было только вечное русское «авось». А уж когда кто-то употреблял при нем словосочетание «Авось прорвемся», Гусеву хотелось впасть в истерику, бегать по потолку и биться головой о стену. А еще лучше, бить об стену голову собеседника. Долго и с наслаждением.
И ведь многие зачастую не понимают, что кучи ситуаций, через которые надо «прорываться», возникают именно при попустительстве этого чертового «авось».
Авось и так прокатит, думает автослесарь, не дотягивая болты, и потом у машины отваливается рулевая тяга и она летит в кювет. Авось потом успею все выучить, думает студент за три недели до экзамена, а потом его отчисляют и он идет в армию. Авось обойдется, думает бухгалтер и опаздывает со сдачей отчета, а потом появляется «маски-шоу» и изымает из офиса все компьютеры, включая сервер.
Конечно, в нынешней ситуации Гусев был не виноват. Законодательство изменилось уже после того, как он был заморожен, да и в целом он не особо рассчитывал на то, что его когда-нибудь разморозят, а потому при жизни такие вопросы его не заботили.
Но легче от этого не становилось.
Адвокатов, представляющих интересы банка, было трое. Два обычных для этого времени юриста и один японец с фигурой борца сумо. Не бурят или казах, только смахивающий на японца, а самый настоящий японец, с самым настоящим японским именем и ломаным русским языком. Гусеву стало интересно, как он получил адвокатскую лицензию.
Заседание прошло по предсказанному Краюхиным сценарию. Едва секретарь суда огласил дело, защита тут же потребовала суда последней инстанции, и судья моментально удовлетворил эту просьбу. Поединок был назначен на после обеда. Правосудие в новом времени было не только слепо, оно было еще и стремительно.
А еще у него были кулаки.
Краюхин заверил Гусева, что все идет так, как и должно идти, и отправился готовиться к грядущему поединку. Гусев вышел на крыльцо здания суда, уселся на верхнюю ступеньку и закурил.
— А вы не слышали, что курить не только вредно, но и асоциально?
— Мне говорили.
— Значит, не буду повторяться, — рядом с Гусевым уселся коротокостриженный тридцатилетний на вид мужчина в дорогом деловом костюме. — Я — Геннадий, но обычно все зовут меня Геной.
— Мне кажется, у меня нет необходимости представляться, — сказал Гусев.
— Верно, я знаю, кто вы, — согласился Гена. — И я знаю, какое у вас тут дело. Вы проиграете.
— Спасибо за поддержку.
— Нет, в самом деле, — сказал Гена. — Я тоже адвокат, знаете ли, и я понимаю в такого рода делах.
— На чем специализируетесь? — без особого интереса спросил Гусев.
— На всякой уголовщине, — сказал Гена.
— О.
— Ага, — сказал Гена. — Жутко прибыльное дело, знаете ли.
— Догадываюсь. И насколько вы успешны?
— Мое неофициальное прозвище — Гена-Геноцид, — сказал Гена. — Пошловато звучит, конечно, но я думаю, вы можете представить, как я его получил.
— И с высоты своего опыта вы хотите сказать мне, что я проиграю?
— Да, — сказал Гена. — Я видел вашего адвоката в деле. Он силен, он техничен, но ему не хватает скорости. А у его оппонента, несмотря на то, что выглядит он просто горой мяса, скорости хоть отбавляй.
— Зачем вы мне все это рассказываете?
— Вам следовало бы обратиться ко мне.
