– Сказка… – разочарованно ответила Вета.
А майор поднял руку и неторопливо поскреб ногтем бровь.
Лицо его приобрело хитрое выражение.
– Ну, это как посмотреть…
К счастью, школа в этом году закончилась. К счастью – потому что все весенние месяцы Вета прожила как в тумане. Стоило учителю войти утром в класс – а он вел у них не только историю, но и литературу, – стоило ему начать что-то рассказывать, и ее охватывал странный лихорадочный жар. Будто не кровь в ней текла, а летучий раскаленный эфир. В голове возникал легкий шум, звуки распадались на паутинные невнятные шорохи, сердце стучало, словно торопилось куда-то, кончики пальцев, напротив, были как будто из хрупкого льда. Она не понимала, о чем ее спрашивают. Лидка шевелила губами, но шевеление это не складывалось в слова. А если к ней обращался вдруг сам учитель, то отвечала она таким звонким голосом, который, казалось, сразу же превращался в хрусталь.
У других девчонок, впрочем, тоже горели глаза. Даже Лидка, подавшись за партой вперед, покусывала яркие губы. Вдруг начала их красить в какой-то интенсивно-фиолетовый цвет и была похожа теперь на куклу, неумело размалеванную детьми. Вете иногда хотелось ее ударить. Какое право Лидка имела на что-то претендовать? Неужели проклевываются в ее цыплячьих мозгах некие планы? Дура, дура набитая, к тому же уродина, каких поискать…
Здесь было совершенно не то, что с Гюнтером. С Гюнтером Вета как будто отрабатывала некий урок: иногда было странно, иногда любопытно, иногда даже приятно, как хмель от глотка вина. В любом случае ей хотелось, чтобы это быстрее закончилось. А тут – ошеломляющие смятение, беспамятство, лихорадка: от одного его голоса воздух подергивался слабо искрящейся мглой. По вечерам, особенно когда поселок стихал, у нее возникал какой-то сдвиг в голове. Ей казалось, что вот сейчас она встанет из-за стола – не рассуждая, не думая, – пойдет по темной улице к школе: горят в пристроенном флигеле два желтых окна, поднимется на второй этаж, откроет дверь… И что? Что она ему скажет?.. Что почти три месяца жила с немцем, который потом бросил ее? Что ее выщелкнули из консорциума как ничтожную тлю? Иллюзий не было: ему, конечно, уже обо всем сообщили. Овчарка – вот как ее теперь звать…
А Гюнтер ей однажды все-таки позвонил. Вета и не подозревала, что телефон, который был им когда-то подарен, еще работает. И вдруг в ночной тишине – заливистая весенняя трель. Оказывается, Гюнтер специально для этого перевел деньги на счет. Ну, работает теперь в Роттердаме, занимает примерно такую же должность, как здесь, помнит, скучает, волнуется, хотел бы ее повидать, полагает, что где-нибудь через год, когда эта штрафная санкция будет с него снята, появятся некоторые перспективы. В конце концов, даже их генеральный менеджер женат на славянке… Вета ровным голосом ответила, что у нее все в порядке. И неожиданно для себя добавила, что звонить ей больше не надо. Не надо больше звонить, не следует, ни к чему. Гюнтер что‑то еще бормотал. Она выключила телефон. Голова у нее была пустая. Гюнтер, Гюнтер, пацан – пошел ты знаешь куда…
Выпускные экзамены она сдала без труда. И нисколько не удивилась, что оказалась лучшей в их классе. Видимо, проявил себя запас прежних знаний. А на выпускной вечер в школе решила вдруг не идти, сказалась больной и, как выяснилось потом, абсолютно правильно сделала. Вечер закончился грандиозной дракой: местный охранник не справился, пришлось вызывать немецкие патрули, трое из параллельного класса попали в больницу, а Бамбиллу, тролля бугристого, арестовали – кого-то он там отоварил обрезком трубы.
Впрочем, это тоже было уже позади. Главный вопрос, который ныне вставал перед ней: как дальше жить? Еще за месяц до выпускных экзаменов ей пришло из администрации фирмы письмо, где ее вежливо, со всяческими реверансами, извещали, что в связи с окончанием школы выплата «учебной стипендии» будет прекращена. Также будет снята льгота по аренде жилья: за квартиру ей теперь придется платить в полном объеме. Хорошо еще, что не требовали выселения. В общем, «Желаем Вам дальнейших успехов»… «С искренним уважением»… «Менеджер по работе с персоналом Ф. Г. Зайкофф»…
Они даже не издевались. Для них это просто не имело никакого значения. Во всяком случае, было ясно, что на работу в консорциум ее уже не возьмут: слишком дискредитирована, корпоративная этика, знаете ли, превыше всего. Вета старалась об этом не думать. У нее было странное ощущение, что все решится как-то само собой. И действительно, примерно за неделю до сдачи экзаменов ее как бы случайно встретил на выходе из магазине Буртай и, поцокав, как полагается, покачав дурашливой головой, предложил ей идти работать к нему в бакалейный отдел.
Вот так и устроилось.
Не бог весть что, но по крайней мере на первое время эту тему можно было закрыть. Тревожили ее только две вещи. Во-первых, Буртай слишком хорошо ей платил: в два раза больше, чем продавцам в аналогичном продовольственном магазине. Который, кстати, тоже принадлежал Буртаю. С чего бы это? Глупо было бы полагать, что Буртай просто ее пожалел: чего-чего, а уж жалости, как Вета чувствовала, в нем не было ни на грош. Слишком непроницаемой была чернота азиатских глаз. Слишком улыбчивой – физиономия в скопищах мелких морщин. Значит, присутствовали здесь какие-то иные расчеты. То, что Буртай китаец, а никакой не мансор, она догадалась еще на заседаниях Клуба. Смешно было бы этого не понять. А когда еще работала с Гюнтером, в администрации фирмы, до нее доходили неясные слухи о просачивании китайцев в этот район: были вроде бы какие-то попытки диверсий, немцы вроде бы перехватили в тундре целое военизированное подразделение. Так что Буртай здесь, по-видимому, осел неспроста. Ну и ладно. Ей-то не все ли равно? Начихать. Пусть голова болит у немецкой комендатуры.
А во-вторых, на нее как-то странно посматривал помощник Буртая. Звали его Тойлóй, и до сих пор он управлялся в магазине один. Крепкий такой парень, лет двадцати пяти, смуглый, с жесткими черными волосами, с усиками – как будто нарисованными над губой вязкой смолой. Тоже, по-видимому, китаец, и тоже, по-видимому, в поселке зарегистрирован как мансор. Вроде бы Тойлой ничего такого не позволял: приветливо улыбался, всегда готов был помочь, без единого слова подтаскивал ей товар. И все равно чувствовалось во взгляде его что-то не то. Конечно, и немцы, работавшие в администрации, тоже при всей их вежливости посматривали на нее сверху вниз. Однако там она была хоть и гебельменш[9], но все-таки менш[10], а здесь – вроде как муравей, которого можно в любой момент раздавить.
