- Но кактусы-то были зеленей...
- Костя, а Костя, - Зотов скинул свои новые мокасины и с блаженством вытянул ноги, - объясни мне, дураку, почему бедной Мексикой, где душно, потно и пусто, бредят все американские отморозки и наши постаревшие хиппари-умники?
- Почему? Как - почему? Янки-урки, те - от закона бегут, а наши - считают, отчего-то, что Мексика ацтеков-майя - энергетический пуп всея Земли. Вот и тянутся... Опять же - романтика... Свобода скачет там, в соломенном сомбреро и аляпистом пончо на своём лихом мустанге con un verdadero barbudo, armado hasta los dientes! Скачет, понимаешь, от заката и до рассвета...
- Положим, свобода если там и скачет, то от заутренней до всенощной. А от заката до рассвета там скачет кое-что другое.
- Виноват, ошибся! Обшибся, обшибся...
- Ошибся, говоришь... Ну- ну... Бежала Мексика от буферов... горящим, сияющим бредом...
- ... и вот под мостом река или ров, делящая два Ларедо.
- Там доблести - скачут, коня загоня, в пятак попадают из кольта, и скачет конь, и брюхо коня...
- ... о колкий кактус исколото! Здорово! Да? Из кольта - исколото ... А почему, как думаешь, Владимир Владимирович не выбрал рифму "исколото - золото"?
- А ты бы её выбрал?
- Нет, наверное.
- Банальней было бы. А он всё же гений.
- Да, гений... Только не на ту лошадь однажды поставил.
Костя беседы беседовал, но дело делал: включил чайник в розетку и достал из потаённых мест два кожаных мешочка: один синий - шуршащий, другой красный постукивающий.
- А! Знаю- знаю, сейчас предложишь выбрать? - догадался прозорливый Зотов.
- Ты, что, Димон, фильмов штатовских перекушал? Вот же приучили они весь мир, что метафизическую проблему борьбы Добра и Зла можно свести к технической какой провод - синий или красный - нужно перегрызть в тикающей бомбе...
- Так точно, а проблему Выбора - к тому, какую таблетку - красную или синюю сожрать, не запивая.
- А тебе, Димон, выбирать не придётся. Нет... И там и там - ингредиенты одного чудесного и неземного зелья. Выменял их в подножиях Восточных Саян у одного старичка-йерберо, тамошнего сборщика трав, на шведский фонарь и резиновые сапоги выменял... Действует, надо сказать, надёжно, - сначала отсюда извлечёт, где-то там поболтает, ну, а потом возвращает тебя к себе. Вернёшься, как концентрированный огурчик.
- Консервированный?
- Концентрированный! И ещё, скажу тебе, брат Дима, что фармакопея этого препарата проста до безобразия. Подглядывать нет смысла. Но если желанье есть валяй!
Из красного мешочка Костя извлёк часть цветка, который Зотов уже видел и даже помнил где. В каком-то продвинутом журнале был помещён классификатор лекарственных растений, которые предлагал использовать Верховный целитель Владыка бериллового сияния в повседневной практике врачевания.
Помнится, что на той иллюстрации из Атласа тибетской медицины это растение было изображено последним во втором ряду. А запомнил его Зотов оттого, что перед монитором компьютера, который стоял у них в штабе дивизиона, одна из штабных тёток приладила горшок с хавортией. Так вот, в Атласе было что-то подобное этой суккуленте, только не зеленое с бородавками, а белое с пупырышками. И Костя держал сейчас от такой же колючки веточку, которую на рассеянный взгляд вряд ли отличишь от ополовиненной и выцветшей клешни небольшого рака.
Из синего же кисета он извлёк фашину коричневых прутьев без листьев, но с толстыми почками.
Обломками "клешни" и надёрганными от сухих веток почками он наполнил зелёную от возраста и запущенности медную ступу, после чего принялся тщательно всё это толочь стеклянным пестиком. Толочь в порошок. Толочь и заговаривать.
Покуда доморощенный бенефекатор Костя -Кастет сосредоточился на процессе, Зотов рассеянным взглядом попутешествовал по закоулкам студии.
Особенно привлекли его две привлекалки.
Во-первых, стенд с фотографиями девять на двенадцать в три ряда. Такие стенды - "ОНИ ПОЗОРЯТ НАШ КОЛЛЕКТИВ" - можно было увидеть в брежние времена на проходных всех советских учреждений. Но у этой доски был иной message. Над фотографиями было траурно выведено чёрной тушью: "ОНИ НЕ УГАДАЛИ С ДОЗОЙ".
Зотов не был большим знатоком, но из этих, почти, тридцати портретов он узнал Джима Моррисона, Томи Болина, Джимми Хендрикса, Пола Коссофа, Дженис Джоплин, Брайона Джонса, Кейта Муна, и, кажется, Курта Коббэйна. В последнем он уверен не был.
Между фотографиями было несколько, предусмотрительно оставленных пропусков. Зотов понял этот посыл, как то, что "в том строю есть промежуток малый, возможно это место для меня".
Значит, во-первых, эти фотографии.
Ну, а во вторых, взгляд Зотова приковала огромная чёрно-белая фотография одного из чудищ, охраняющих крышу собора имени Божьей Матери, что в городе Париже стоит. Ракурс был необычен - снято было сверху вниз, под углом градусов в шестьдесят, да ещё в сумерках. Странный ракурс придавал чудищу дополнительную жуть. Изображение было слегка размыто (видимо снимали с вибрирующего вертолёта), и создавалось впечатление, что с мифическим этим животным происходит очередная метаморфоза.
- Химера, - отследив взгляд Зотова, отвлёкся Костя.
- Почему она?
- Икона двадцатого века, потому что.
- Ты уверен?
- Конечно! Химера - хитрая сущность, непрерывно меняющая свою форму и, даже, порой переходящая в иную сущность. Она же, Димон, - иллюзорная, несбыточная мечта, порождающая наивное желание поиметь счастья и, основанную на этом желании, глупую веру в то, что мир возможно обустроить каким-то справедливым способом... Согласись, сколько раз так уже было: мелькнёт, понимаешь, на горизонте очертания неясные - там, быть может, асфальт нагрелся и воздух горячий задрожал, а все уже поверили - вот оно счастье дармовое, и - ломанулись... Сначала один, потом второй, а за ними - толпа. И чем больше толпа, тем больше вера, а чем больше вера, тем сильней разочарование. Вот и пробегали весь век под номером двадцать. Пробегали на месте, то есть - вхолостую. Разве, не так?
- А он горько пахнет тополиными почками.
- Кто?
- Нагретый асфальт.
- Точно... А после дождя - перечной мятой.
- Нет, я же, Кинстантин, согласен с теми, кто считает, что лучшим собирательным образом, если угодно - иконой, уходящего века послужил бы черный квадрат от Казимира-геометра.
- Но это ж баловство, мутации искусства.
- Костя, искусство есть квинтэссенция человеческого опыта.
- А я думал, что философия есть эта самая квинтэссенция.
- У них мама одна на двоих, её имя - Мистика.
- Пожалуй, - Костя закончил с изготовлением порошка и засыпал его в шарообразный фарфоровый заварник, с безобразными васильками на борту, и пояснил: - Знатный чайничек, антикварный - внутри со стенок уже мумиё соскребать можно... Так что ты там про чёрные дыры-квадраты?
