- А то: человек думает про себя, Костя, что живёт он в трёхмерном мире, то есть, тот мир, который он видит, кажется ему трёхмерным. Так?
- Есть такая ошибка.
- А что является элементарной фигурой в трёх измерениях?
- Куб, кубик, - Костя залил порошок кипятком. - Много кубиков. Много кубиков... в шприце.
- Верно говоришь, - куб... А как, сожрав не потрошённого волосатого мамонта, рисовал человек на стенах своей коммунальной пещеры, окружающий мир, принятый нами для простоты пояснений за куб? Не поверишь, но в виде квадрата. Кривенького и плоского. Поскольку навыков не имел и перспективы не знал. Не геометрической, не исторической. Он жил, как дитя - здесь и сейчас. И было искусство примитивным... Но! Но пожил-потужил человек, синяков-шишек набил, ума поднабрался - образовалась у него История. И сделалось его искусство классическим. И куб нарисованный стал идеальным кубом. Геометрия - евклидовой, физика - ньютоновой... Ну, короче, организовалось тотальное единство и места, и времени, и действа-лицедейства. Но это не всё: пожил человек ещё немного, и проклюнулось у него его родненькое Я. Фиксированные нормы были разрушены, устоявшиеся формы были растоптаны. "Я так вижу!" - вскрикнул оборзевший человечек, педалируя на это самое своё Я, и каждый стал рисовать уже не куб, конечно, а своё... личное представление о кубе. Куб стал мало похож на себя. А Эйнштейн с Лобачевским маслица в этот огонь-то подлили... Но что с них взять?
- А что с гения взять можно? Кроме...
- Точно, - нечего. Но порезвились люди, порезвились и упёрлись в стену: то есть поняли, что нет таки у них никаких таких особых перспектив. Слезайте, граждане, приехали, - конец! И подвёл Казимир под всем этим делом кривую черту нарисовал, подобно первобытному своему предку, простой квадрат. Круг замкнулся... Вот и вся она - квадратура круга. Но поскольку весь опыт человеческий к двадцатому веку оказался негативным, замалевал Малевич свой квадрат чёрным колером... Тут и сказочке конец.
- А мог оставить квадрат белым, но поместить его на чёрном фоне.
- Но это было бы выражением отрицательного отношения к миру. У Казимира же именно отрицательное отношение к себе, точнее признание наличия Зла внутри себя, а так, я думаю, честнее. Не мир делает в нас дырки, мы сами друг в друга вбиваем гвозди и пули...
- Этот мир, значит, внутри нас... Мир внутри, Бог пока снаружи... Куб вписан сферу... центр которой везде... Черный квадрат - это тень в нашей башке, которую отбрасывает мир... Короче, убедил, - каким мы мир умеем видеть в данный исторический момент, таким и изображаем, а по-другому, - рожей не вышли, - Костя перелил в большую чёрную кружку приготовленный настой и протянул Зотову. - На, Димон, готово. Похлебай, - и будет тебе счастье. А насчёт того, что чёрный квадрат - икона двадцатого века, может ты и прав. Хотя, смущает, что больно уж он смахивает на ещё не включенный телевизор. Какой же двадцатый век без телевизора...
- Да, телевизор. Но уже выключенный. Мы его скоро выключим, поверь... Должен же сработать у человечества инстинкт самосохранения. Тут Казимир-вещун угадал...
- Может, и угадал... только без телека скучно будет...
- Настоящая жизнь - это скучная жизнь... Поэтому, я говорю: скука спасёт мир.
- А не красота?
- Это одно и тоже, - красота скучна. Нам интересно только патологическое... Анатомическое уродство, например...
- Возможно... Мир в этом ящике вне Добра, к бабке не ходи... А удобная штука этот чёрный квадрат! Какая тема! И всяк увидеть может в нём всё, что захочет...
- Это да! Ты сейчас вот сказал, и я увидел в нём, не поверишь, сразу двух знакомых женщин.
- Женщин?
- Да. Двух. Одну с чёрным саквояжем, другую с чёрным ящиком, - допивая горьковатое снадобье, промямлил Зотов.
- Ну и ладненько. Буэнос ночес, тебе, амиго!
26.
И в тот же миг океан седого ковыля окружил бедолагу Зотова.
И ничего вокруг больше не было.
Только заполнивший собой и пространство, и время дрожащий ковыль.
И не было неба, и земли не было, - только мягкий ковыль, только колючий ковыль. Гулял ковыль волнами, бил по ногам, качался над головой. И была непостижима природа этих приливов и этих отливов.
Нет, не ветер был причиной этого дыхания - ветер невозможен там, где воздуха нет. И не тени создавали иллюзию того, что колышется шёлк дикой травы. Откуда им взяться там, где света и тьмы не существует. Волновался ковыль сам по себе.
Как разумный океан Соляриса, отталкивающий своей таинственной безграничностью.
Как пульсирующее безумное Нечто, притягивающее своей безграничной тайной.
В этой качающейся и убаюкивающей белизне Зотов увидел (услышал? узнал? угадал?) крошечную белую точку. Она мгновенно (всё мгновенно там, где времени нет) обратилась в убелённого сединой старика.
- Здравствуй, почтенный Сагаан Толгой, - обратился Зотов к нему.
- И ты живи, Хурэн Хун, - вернул старик приветствие. - Долго ждал я тебя. Поднимался в Верхнюю Замби и опускался в Нижнюю. Книгу Судеб прочёл, ожидая тебя. И вот, наконец, ты пришёл. Пришёл из страны людей. Тех птиц, что, наевшись падали, теперь не могут взлететь. Знаю мысли твои. За кровь кровью хочешь ответить, за смерть - смертью. Знаю, зачем ты пришёл. Задай-шулуум нужен тебе для битвы с врагом. Ну, что же, батыр, укажу тебе Путь, в конце которого сможешь найти ты волшебный будал - камень, упавший с небес. Если найдёшь его, равных тебе не будет.
- Спасибо тебе, почтенный Сагаан Толгой.
- Не спеши благодарность ронять, - труден будет твой Путь и полон опасностей. И чтобы его облегчить, дам тебе я кувшин полный воды. Она будет нужна тебе, Хурэн Хун, но не для утоления жажды. И дам тебе тлеющий уголь из своего костра. С его помощью сможешь огонь разжечь, Хурэн Хун, но не для того, чтоб согреться. И дам тебе этот хабао - прут шерстобитный. Будет нужен он тебе, Хурэн Хун, но не для той работы, что привычна ему. Всё остальное, что нужно для завершенья Пути, ищи Хурэн Хун только в себе самом. Готов ли ты? Полон ли сил и решимости сделать свой первый шаг?
- Да, я готов. Но не знаю, куда мне идти.
--Выпей архи из этой стариной чаши. Выпьешь до дна, - увидишь звезду. Следуй за ней. Надеюсь, Хурэн Хун, что в Пути растеряешь, жгущее тебя изнутри, желание мести. И прощай! Всё, что хотел сказать, я сказал.
Старик исчез, как и не было его, а Зотов залпом выпил из чаши что-то горько-тягучее.
Белая муть, окружающая его, начала медленно (вот и появилось оно, ощущение времени) растворяться.
Действительность проявилась, не торопясь, как изображение на фотобумаге, опущенной в проявитель.
Он увидел, что стоит в долине, окруженной горной грядой.
И небо над его головой было высоким.
И в той высоте увидел он, как и обещал старик, яркую точку, от которой к его ногам спускалась линия, подозрительно похожая на луч лазерного прицела.
