Максим страшным усилием воли заставил себя принять сидячее положение, поставить на предохранитель и отложить автомат, снять очки и разлепить глаза. Стало ненамного светлее. В окна все так же стучал дождь. Правда, характер постукиваний капелек о стекло слегка изменился. Как всегда, впрочем. Вечером и ночью они выбивали успокаивающую, расслабляющую и усыпляющую мелодию, от которой хотелось в кои-то веки по-человечески раздеться, снять пропотевшее белье, завшивевший бронежилет, стряхнуть с себя навешанные на ремнях, кобурах, подтяжках, веревках и просто шнурках автоматы, пистолеты, мины, голым пройти в ванну, чувствуя приятный холод от неотапливаемого пола в изуродованных постоянной ноской ботинок ступнях, пустить воду, пусть даже и холодную, цвета ржавчины и с запахом металла, залезть в нее, предварительно растворив там несколько флаконов какой-нибудь пенящейся гадости, полежать в ее холоде, не дающем уснуть, и сонным сползти по гладкой эмали ванны под воду, захлебнувшись этой дьявольской смесью, затем до красноты, до царапин и крови растереть грязное, опухшее тело жесткой синтетической мочалкой, попытаться хозяйственным мылом промыть слипшиеся, жирные волосы, окатиться под душем, смывая с себя пену, грязь и кровь, вытереться большим чистым полотенцем, которым не пользовался бог весть сколько времени, отчего оно пропахло пылью и нафталином, прошлепать обратно в комнату, оставляя на немытом полу мокрые следы ног, содрать с кровати грязные вонючие простыни, подушки, одеяла, застелить новое чистое белье, также попахивающее, как и полотенце, и рухнуть в эту белизну плашмя, головой и животом вниз, чтобы жалобно зазвенели пружины, угрожающе заскрипели, затрещали деревянные перекладины в основании кровати, и, вслушиваясь в ночной дождь, провалиться прочь из этого мира, из этого города, из этой комнаты, прочь от дождя и грязи.
Сейчас же, с утра, умиротворение капели прошло, исчезло. Она стала унылой, меланхоличной, как бы соглашающейся с тем, что чертовски неприятно вставать с постели даже в том случае, если накануне вечером ты и не помылся, как обычно, и на тебе все те же грязные рубашки, все тот же вшивый бронежилет, все то же оружие, носки, ботинки, и все та же грязная простыня на постели, но делать нечего — все равно надо подниматься и что-то предпринимать с этим миром, таким мокрым и равнодушным, в котором не осталось никаких праздников, кроме Дней рождений.
Поднявшись на ноги, Максим все же сбросил с кровати подушки, одеяло и простыню с большим черным пятном посредине, оставив только матрас, набитый свалявшейся комками ватой, перетянутый веселенькой красной материей с голубыми мелкими цветочками. Он разложил на нем части своего вооружение — два автомата с подствольными гранатометами, лазерными прицелами, дульными компенсаторами для стрельбы пулями с изменяющимся центром тяжести, запрещенными бог весть сколько времени назад какой-то конвенцией, пять пистолетов, пистолет-пулемет неопознанной фирмы-производителя, скорее всего, выпущенный каким-нибудь подпольным заводиком, вышедшим на такой уровень рентабельности, что мог позволить себе выпускать вполне приличное вооружение, еще один гранатомет, теперь уже просто ручной, со здорово исцарапанным дулом, неуклюжий и тяжелый брусок Комбинационной Машины, самой первой, еще очень примитивной, с программой на два-три типа оружия, требующей внешних боеприпя-сов, но и как все механическое и примитивное, очень надежной в деле. Плюс арсенал колюще-режущего назначения, начиная от примитивных штык-ножей и боевых кортиков, и кончая экзотическими серповидными струнными ножами и излучателями с неподвижной точкой. Все очень мило и со вкусом. Тысячу раз проверенное, опробованное, собранное и разобраннoе, смазанное, заточенное, отшлифованное.
Максим пододвинул продавленное кресло с одной порванной ручкой ближе к кровати, засунул очки в клапан бронежилета и стал внимательно разглядывать коллекцию. Он поочередно брал на руки, осматривал, взвешивал, оглаживал и снова клал на место каждую боевую единицу. Со стороны он походил на сумасшедшего собирателя, перебирающего раритеты и вспоминающего те приятные (и не очень) обстоятельства, при которых он приобрел, купил, отнял, нашел каждый экземпляр, гобелен, табакерку, позеленевший медяк, а учитывая специфику подборки — где и против кого все это использовал. Но ничего такого Максиму в голову не приходило. Он не помнил того, как к нему пришли все эти штуковины. Где-то в глубине памяти это еще, может быть, кем-то рачительно сохранялось, береглось и, при желании, сразу могло быть извлечено на поверхность сознания в виде зубодробительной байки, но такого желания не было. Даже мысли или тени ее о столь странном желании.
Он старался ничего не помнить, и это очень хорошо получалось. Теперь дело стояло за малым — разучиться думать. Не хотел Максим знать — применял ли он это оружие самолично против кого-то, или нет. Не помнил. Но знал, что оружие ни разу его не подводило и не подведет, если он будет о нем заботиться.
Вот как сейчас, например, — быстро разобрать автомат, словно на учебе, держа левой рукой за приклад и разъединяя все части только правой рукой — магазин, прицел, гранатомет, крышку, затвор, газоотвод, затем смазать все трущиеся детали, проверить гнутие ствола, прочистить его и так блестящую внутренность с бороздками! нарезки шомполом с промасленной тряпочкой, еще раз внимательно осмотреть выложенные на матрасе внутренности железного организма, собрать все вместе, превращая незамысловатые куски металла в грозный боевой механизм, передернуть затвор, прислущиваясь к его скольжению, спустить курок и вставить пока еще пустой магазин.
Такую же процедуру он неторопливо проделал с другими экспонатами выставки. Внешне в пистолетах и автоматах мало что изменилось, они только стали мягче блестеть от капелек масла, размазавшихся по металлическим поверхностям.
Тонко настроенную, притертую, сложную механику Комбинационной Машины он разбирать не стал, только залил причитающуюся ей долю смазки в специальные отверстия и набрал на командной панели код. Держа Машину за ручку, он наблюдал как ее поверхность ощетинилась большими и малыми выступами, намечающими контуры сборки, затем с тихим гудением детали стали двигаться друг относительно друга, вставая на предназначенные им места, корпус вытягивался, с легкими щелчками срабатывали фиксаторы, завыли микровинты и тяги, разрыхлившаяся поверхность снова стала стягиваться, уплотняться, исчезли последние отверстия и щели, и вот Максим же держит еще тепленький, но вполне готовый к употреблению штурмовой автомат — аккуратную игрушкy, отлично умещающуюся под складками плаща и обдающую колоссальной пробивной силой бронежилеты она вскрывает, как семечки.
