— Да. Если каждое строение представляет собой аналог части тела насекомого, то нам нужно искать то место, где в живом оригинале был бы расположен стеклянный орган.
— Мы не биологи, — напомнил Лерни, намекая на то, что было бы неплохо излагать попроще.
— Главная форма Склерота управляет всем своим сообществом не только через пищу и гормоны. Еще есть и электромагнитная компонента. Она сосредоточена в неком центральном механизме в грудном ганглии. По нашей номенклатуре он называется «стеклянным органом» и вызывает резонанс в сенсорных головных щетинках остальных инсектоидов… Проще говоря, это узкий и локальный аналог телепатии.
— Обожаю таракашек, — с выражением изрек Смод. Потом его лицо отобразило сомнение. — Я, Кенни, конечно, тебе не оппонент, но, по-моему, даже самый ущербный мутант не дорос бы до подобных размеров…
Меня так сразила его логика, что я даже не сразу нашла, что можно ему ответить. Нат возвела очи к потолку и всплеснула руками. Только Стив сумел правильно отреагировать:
— Даг говорит не о реальной, биологической, а о социо-культурной форме Склерота. Конечно, не дорос бы. Существо таких габаритов раздавила бы собственная тяжесть, кроме того, его не смог бы прокормить и собственный мир — Склерот, не говоря уже о Гшамм. Это только мегалитическая и символическая имитация, сделанная руками зараженных аборигенов Гшамм, разбитая на отдельные части скульптура, где каждое строение мифологически связывают с той или иной частью К'Таага. Это типичная система «псевдотворения», когда на выделенной части поверхности ритуально «создается мир», противопоставляемый остальной планетарной программе развития, которая принимается за «хаос» или «первоначальную тьму». Эти обработанные скалы — маркеры влияния, та зона, в пределах которой «правит» К'Тааг, его «изначальное тело». И Кенни предлагает найти не реальный фрагмент гигантского склеромуравья, а то место, которое мифологически изображает орган управления муравейником. И я совершенно согласен, что если что-то связывает Гшамм со Склеротом в активной форме, то оно так или иначе должно фигурировать и там.
— Вот теперь все понятно, — удовлетворенно заметил Т-4. — Мы ищем блок управления системой контроля.
— Именно, — терпеливо подтвердил Стив. — Так где это может быть? — он повернулся в мою сторону. Я едва не захлебнулась, поскольку, уловив момент, тянула через соломинку «Древо жизни»:
— Чичас, — издала я невнятно сквозь бульканье напитка. Схема на стене была очень приблизительной. К тому же я вполне допускала, что настоящая, оригинальная форма отличается от здешней. Впрочем, на внутренней анатомии это не должно было сильно сказаться. — Если аналогия прямая, то это приблизительно в этом месте.
Я заметила, как структурный маг снова подхватил пульт и легко пробежался пальцами по клавиатуре.
Схема точно «прыгнула» на нас, выделенный участок резко увеличился.
Стив пояснил:
— Здесь есть две небольшие деревушки, но древних мегалитов нет. Странно.
Нат покачала головой:
— Ничуть. Бог невидим. Особо сакральные места никогда не афишируются. Как они называются?
— У-дет и Ис-ва.
ЭМ-СИ вдруг радостно захлопала в ладоши:
— Отлично, отлично!
— Что именно? — даже я несколько оторопела.
Мисс Джордан повернулась к нам, душевно улыбаясь:
— Это место, где родился Шенгуф, представляете?
У меня по спине побежали мурашки — верный признак, что мы приближаемся к цели. Не только я почувствовала это — мне показалось, что другие тоже как-то напряглись. Все мы смотрели в одну сторону — на несколько ветхих и убогих домишек среди плоских, невыразительных холмов… Где-то там, под дерном скудных пастбищ, тихо и незаметно жил и процветал миллионы лет затаенный ужас этого мира.
* * *
Ночью в его покоях было мертвенно тихо. Император обладал тончайшим слухом, его раздражали даже шорох и свист ветра, всегда сильного на такой высоте. Тяжелые портьеры, мягкие ковры, источающая аромат древесина низкой, резной мебели, витиеватые витражи высоких окон — все здесь было сделано по его приказу и должно было соответствовать высочайшему желанию и вкусу. Но ему было холодно и пусто в гигантских, безлюдных залах. Люди раздражали его, днем он уставал от чужого присутствия, но в одиночестве его посещали тени былого. Давно уже, но в последее время особенно, его мучила бессонница. Он лежал на роскошной, покрытой бархатным одеялом кровати, глядя на парадную роспись потолка, еле заметную в полутьме. Вдоль стен ровно горели ночники — он всегда спал со светом, даже когда был еще беден и никому не известен. Шенгуф прикрыл глаза. Ни один из известных врачам способов не помогал ему. Он перепробовал все снотворные, женщин, изматывающие физические упражнения и прочее. Доза, способная усыпить десять человек, вызывала только легкую зевоту. Он понимал, что то, через что он в прошлом прошел и, несмотря ни на что, выжил, должно иметь особую цену. По сути, чудом было уже то, что он сохранил рассудок и крепкое, для его возраста, здоровье. Конечно, время от времени он использовал лечебные хитрости для продления жизни, но искренне полагал, что настоящей причиной бодрости тела была его железная сила воли. Шенгуф понимал, что никакие внешние манипуляции не могут уничтожить источник его бессонницы — прошлое. Давным-давно он заставил себя забыть свое прежнее имя, данное с рождения, еще тогда, когда занял место настоящего Шенгуфа, слабовольного, рассеянного, лишенного честолюбия и интереса к войнам наследника величайшей из Империй. Только власть К'Таага могла породить двух столь различных духом и одновременно так схожих внешне людей. Появись они в одной семье, их посчитали бы близнецами-братьями. Но их истинные родители никогда не встречались, даже не могли встречаться — непроходимая пропасть разделяет нищее селение и императорские здания в Лантере. Казалось, его судьба была решена самим происхождением: либо низшие чины в армии, либо жалкое существование землепашца, наподобие его отца, а то и жертвенный камень в Ширтахо. Но еще до того, как он узнал о своем поразительном внешнем сходстве с наследником, он всегда чувствовал, что его жизнь будет не такой, как у других. Он был избран К'Таагом с рождения, а потому обычные правила и законы — не для него. Он везде и всегда ощущал себя чужим. В собственной семье — из-за тупости, слабости, примитивности родни. Среди знати — потому, что между ним и всеми этими гладкокожими дармоедами не было и не могло быть никакого сродства. Среди воинов — потому, что никогда и никому не доверял, считая что каждый может оказаться предателем. Из зависти, желания выдвинуться или просто личной вражды. Ни среди тех, с кем он учился, ни среди сослуживцев у него никогда не было друзей или даже просто приятелей.
