Виктор Гончаров - Под солнцем тропиков. День Ромэна

Пятнадцать стариков, удрученных и взволнованных, показались из-за хижин. Один алатунья Илимми сохранял по-прежнему гордую свою осанку и спокойный взгляд. Их приближение встретили стоя и молча, и в глазах ожидающих горел столь яркий интерес, что сам алатунья, на кого устремились эти глаза, поперхнулся, когда начинал свой ответ.

— Слушайте, братья. Совет стариков с горячим сердцем обсуждал предложение нового чародея. Оно очень заманчиво, это предложение, — наш чародей великого ума человек, но… оно неисполнимо… Если наши предки, которые более велики, чем мы, не могли передвинуть интихиум с одного времени года на другое, тем более не можем этого сделать и мы. Мы боимся, что за такой проступок духи опрокинут страшную свою месть на головы наши и на головы наших детей. Мы отказываемся твердо и навсегда…

— Мы подчиняемся, — за всех отвечал Бамбар-биу, скрывая под маской бесстрастия пламенно-буйную радость победителя.

— С твоим прибытием, о пионер, новая эра открылась в жизни моих темнокожих братьев. Знаешь ли ты это, маленький бамбар Петух?

Петька сидел в шалаше между поэтом Дой-ной, оправившимся после ранения, и новоявленным чародеем, который, окончив свою торжественную фразу шутливым вопросом, замкнул уста в ожидании ответа и открыл кожаную сумку-футляр из-под бинокля. Сумка тотчас обнаружила часть своего скромного содержимого в виде инвалидной гребенки и осколка зеркальца.

Петька не спешил с ответом. Сквозь многочисленные вентиляторы шалаша круглая луна пятнала его лицо и грудь холодными серебряно-голубыми зайками, и он думал о луне. О том, как она громадна здесь, под тропиками, как высоко-отвесно подвешен ее диск, как ярок ее свет и как глубоко черен бархат неба, просвеченный миллиардами незнакомых звезд. При свете луны Бамбар-биу свободно делал себе строгий пробор на янтарно-желтой голове, а Петька только что записал в блокноте новые два слова с языка племени Урабунна: «унгунья» — место для собраний мужчин в становище и «эрлукуира» — такое же место для незамужних женщин и детей.

С ответом он не спешил и потому еще, что совсем непонятна была ему торжественная фраза «ветрогона», приправленная шуткой, и потому, что, обследовав мысленно истекший день, он не нашел в нем ни одного признака «новой эры». Очевидно, балия издевался по обыкновению.

Вперив глаза-черносливы в фосфорический клочок луны — в лунное Море Дождей, поэт Дой-на голосил звучную импровизацию:

Песня дикаренка, начавшись два часа тому назад, при восходе луны, вариировалась на ту же тему, и, казалось, конца иметь не будет или закончится на заре, когда поблекнет луна. Петька оторвался от нее. Да. Бамбар сказал что-то о новой эре и ждет ответа. Где ж она, новая эра эта? Смеется он, что ли?

Он еще раз восстановил в памяти минувший день.

С первыми лучами солнца лагерь был на ногах. Ночью заседал тенди — совет старейшин. Обсуждалась необходимость в перемене становища. Вызывали нового балию для дачи своих соображений. Ленивый балия, спросонок злой, говорил там веские слова.

— Дайте мне спать, — говорил он, — мое дело — духи и только. А так как я их прогнал, у меня нет никакого дела. Прощайте. До утра.

Совет тем не менее порешил сменить место стоянки, оскверненное кровью чародея. Размежевание земель между Ковровыми Змеями и Черными Лебедями, по настоянию Бамбар-биу, было отложено. На это у нового чародея существовали какие-то хитрые планы.

И вот с утра начались сборы. Они не были долгими. Опустошили внутренность шалашей. Оружие взяли мужчины, несложную домашнюю утварь погрузили на женщин. Ребята махали руками и с гиком носились как угорелые, впрочем, без всякого дела.

Тронулись, оставив шалаши неразрушенными. Бамбар-биу говорил Петьке по поводу жилищного мотовства своих соплеменников:

— Архитектура наша несложна. Разбирать хижины и переносить их на новое место — занятие куда более сложное. Мы лагерь оставляем нетронутым каждый раз перед новой кочевкой, и все темнокожие внутренней Австралии так поступают. От этого наша страна, усеянная трупами-лагерями, производит впечатление вымершей страны. «Вымершей» — отчасти это верно, лишь с поправкой: не вымершей, а вымирающей, но в большинстве случаев кладбищенский вид ее зависит от того, что ты видел.

Поход тянулся 10–11 часов подряд. Делали привалы чуть ли не через каждые полчаса, закусывали раза четыре, потому что охотились беспрерывно и набили полные руки дичи. Проходя мимо границы племени Диэри, увидели людей из этого племени, людей общины Зеленой Гусеницы. Время весеннее — время радостное, время, располагающее к широкому общению. Пирушка с участием Гусениц — парней здоровенных и веселых — длилась четыре часа. (Все это Петька отмечал по наручным часам). В первый раз пионер выступал с речью перед шоколаднокожими слушателями. Язык Диэри кое-чем отличался от языка Урабунна, но для Петьки это не имело ровно никакого значения: его одинаково нехорошо понимали как те, так и другие. Спасибо «ветрогону». Разрисованный по случаю торжества, подобно Инта-тир-каке, с ног до головы, он помогал не щадя языка. И с его помощью речь пионера была воспринята удовлетворительно.

Что же Петька говорил и мог ли он подойти к пониманию дикарей? О, его наблюдательность сослужила ему добрую службу, и он говорил дело.

Прежде всего он отрекомендовал себя учеником и внуком Ленина. Ленина все знали. Про Ленина складывались легенды, не всегда удачные на взгляд коммуниста (…Где вступает нога окни-рабата Ленина, гласила одна легенда, там дохнут белые, как мыши во время половодья, и наполняется страна стадами кенгуру…) Два слова: «ученик Ленина» вселили в первобытно-невнимательную аудиторию настороженную тишину; лишь сдерживаемое с трудом дыхание вырывалось из широких грудей.

— Темнокожие, — говорил пионер, — питают смертельную ненависть ко всем белым. Всех белых зовут угнетателями. Это нехорошо. Так не должно быть. У белых есть два сорта людей, две неравные части. Это нужно твердо запомнить и нужно понять, потому что среди темнокожих Австралии этого нет. Первый сорт белых людей — незначительное меньшинство — живет не работая, живет в полном довольстве за счет труда второй половины, несмотря на то, что эта половина во всех странах представляет собой громадное большинство. В руках меньшинства — власть, и эта власть угнетательская. Она угнетает не только своих белых, которые на нее работают, но и чуждых ей темнокожих других стран. Ваши враги — это меньшинство. Большинство же, которое работает на земле или в громадных-громадных шалашах, где, как гром, гремят машины, это большинство — ваши друзья, угнетаемые так же, как и вы.