Эд рухнул рядом, при торможении конкретно обсыпав Грега песком. Лучше его ни о чем не расспрашивать, парню и так непросто переварить такое разочарование.
Но Эд внезапно обернулся и заговорил сам:
— Грег, похоже, мы влипли.
Самое время положить ему руку на плечо и легонько так похлопать, ободряюще, чуть ли не по-отечески.
— Понимаю. Не принимай всерьез, они все козлы. Эд нетерпеливо повел плечами, освобождаясь от отеческой руки.
— Мы круто влипли. Машинка не сработала. То есть это вообще не Оушен-Сити.
— Что?!
Эд заговорил быстро-быстро, без знаков препинания:
— Я обошел весь пляж каких-то парней спросил не видели тут Лу они сказали чувак ты чего они же в Оушен там сборы телек надо смотреть я как идиот а это что такое они понятно ржать но потом раскололись… — он сделал длинную паузу, набирая воздух, и только потом выдохнул: — Санта-Моника-Бич. Я и не знаю, где это.
Все с той же дурацкой утешительной интонацией Грег пробормотал:
— Я тоже.
Что могло случиться? Думай, думай. До сих пор прибор срабатывал безотказно — но до сих пор все активизированные пространственные измерения лежали в небольшом радиусе, в черте города. Возможно, Эд задал машине действительно непосильную задачу. А может, в зависимости от расстояния в геометрической прогрессии вырастает погрешность — если это правда, насколько далеко сейчас тот самый Оушен-Сити? Санта-Моника-Бич… А собственно, звучит-то ничуть не хуже. Осталось только втолковать эту мысль Эду, не желающему, похоже, проститься со своими бейсбольными иллюзиями.
Грег набрал побольше воздуха — черт, это совсем не его профиль, душеспасительные или там психоаналитические беседы.
— Эд…
И пришлось осечься. Потому что Эд — он смотрел куда-то поверх головы Грега, смотрел почти черными — одни расширенные зрачки — глазами, его лицо стало мраморно-серым, и на этом фоне одно за другим проступали болезненные малиновые пятна. Эд шевельнул губами, и Грегу показалось, что он понял, прочитал это движение — хотя мог, конечно, и ошибаться…
— Мама…
…Батя подарил тогда футбольный мяч — ни с тогo ни с сего, не на праздник и не на день рождения, и даже не за хорошие оценки. Просто так — а мяч был настоящий, кожаный, черно-белыми сотами, сшитыми толстой ниткой. Его надо было накачивать насосом, и восьмилетний Эд пыхтел до красноты, налегая на поршень. Ни у кого во всем квартале не было такого мяча. Эд прошелся по двору, снисходительно давая другим мальчишкам пощупать упругую кожу. И услышал, как эта старая дypa мисс Джонсон просюсюкала другой соседке: «Ax, бедный ребенок…»
Батя — Эд тогда еще не отучился делиться с ним уличными впечатлениями — согласился, что мисс Джонсон старая дура и даже похуже. Батя сказал, что мама, очень может быть, придет ночевать завтра, или послезавтра. А в воскресенье он сам вернулся поздно ночью, когда Эд уже успел забиться в угол дивана и расплакаться, как последняя девчонка. Батя хрипло смеялся, покачиваясь из стороны в сторону, он был, догадался Эд, в стельку пьяный, как обычно отец Фреда из соседнего дома. Батя обеими руками схватил со стола свадебную фотографию под стеклом и с размаху швырнул ее на пол. Осколки разлетелись по всей комнате, а он расхохотался и сказал сыну, что эта сука, его мать, умерла.
Мама была молодая и красивая. У нее были шеющиеся ярко-красные губы и очень много оранжевых, как баскетбольный мяч, волос. Мама не разбиралась в матчах Лиги чемпионов, путала Ракету Томсона с Бомбой Мак-Дугалом, она никогда не смогла бы выбрать в магазине хороший футбольный мяч. Мама называла батю «этим тюфяком» и заставляла Эда повторять ее слова. Эд повторял, и она, смеясь, целовала его в лоб. И почти всегда забывала потом стереть помаду.
Мама умерла. Эд поверил в это, когда увидел ее во сне в узком ящике, в который никак не хотели помещаться пышные оранжевые волосы. Это было красиво, как в субботнем сериале про Мэри. Поверить в такое было легко, куда легче, чем…
Когда Китти, противная племянница мисс Джонсон, потупив глазки, спросила у Эда, пишет ли ему мать письма из-за океана, она и моргнуть не успела, как получила по морде, даром что девчонка. Эд был готов прибить на месте каждого, кто сомневался, что тогда, в воскресенье вечером, отец сказал ему правду. Пацаны очень быстро пресекли момент и начали было жестокую дразнильную кампанию. Но у него, «брошеного мамина сынка», были действительно крепкие кулаки и действительно отчаянная злоба. И единственный в квартале настоящий футбольный мяч.
Но за десять лет ему все же несколько раз приходилось драться по той самой причине. И каждый раз — зверски, чуть ли не насмерть.
«Моя мать умерла!!!»
…Одну коричневую ногу она согнула в колене, а другая не помещалась на красно-зеленом полотенце и была до колена облеплена песком. Ничего так ноги, — это он подумал еще раньше, до того как… До того как посмотрел на ее лицо, то есть на морковный рот и здоровые черные очки под стрижеными рыжими волосами. Мельком посмотрел, это вообще не его фокусы — пялиться на баб, так на кой же черт она именно в эту секунду привстала и подвинула на лоб свои дурацкие громадные фары?!
И упругий кожаный мяч, и осколки стекла на обрывках фотографии, и зареванная пигалица Китти, и удар в чью-то морду, и еще, и еще… «Она умерла, слышите, придурки, умерла, моя мать умерла!..»
И неуправляемое, гадкое, беспомощное, детское: «Мама…»
Выцветшие голубые глаза — сверху килограммы ярко-синей жестокой несмываемой косметики, а снизу глубокие фиолетовые круги. Она несколько раз хлопнула огромными ресницами, а потом медленно повела туда-сюда тусклыми шариками. И улыбнулась. Ярко-белые, прямиком из рекламы жвачки зубы между толстыми яркими губами. Две конкретные складки подковой от носа к подбородку. Затем она облизала губы — туда-сюда острым языком, девчонки думают, что это дико соблазняет… какие, к чертям собачьим, девчонки!!!
В кулаке заскрипела, заскрежетала стиснутая горсть песка. Эд встал.
Эд встал, и Грег оторвался от него взглядом, а потом резко отвернулся. Все было понятно, не такая уж сложная логическая цепочка. Эд, бросившийся на него с кулаками при одном лишь случайном и ошибочном упоминании о матери, одинаковые ямочки на подбородках Эда и этой… да, шлюхи не цервой свежести. Возвышенные мечты о светлом бейсбольном будущем, как же! Можно убедить самого себя в чем угодно, навязать себе любые идеалы — а квадратная машинка профессора Странтона безошибочно отследит настоящие, не культивированные специально желания. Отследит и сделает вид, что исполнит.
Он повернул голову и увидел через плечо, как Эд сомнамбулическими шагами приблизился к рыжей дамочке, которая разглядывала его с не очень-то материнской нежностью в раскрашенных глазах. Ну и чего ты от нее хочешь, парень? Моя машина не исполняет желаний, сказал бы тебе старик профессор, если был бы жив. Твоей блудной мамочке сколько там лет было плевать на сына, и никакая машина в мире ничего бы не смогла с этим поделать.
