Он повернул голову и увидел через плечо, как Эд сомнамбулическими шагами приблизился к рыжей дамочке, которая разглядывала его с не очень-то материнской нежностью в раскрашенных глазах. Ну и чего ты от нее хочешь, парень? Моя машина не исполняет желаний, сказал бы тебе старик профессор, если был бы жив. Твоей блудной мамочке сколько там лет было плевать на сына, и никакая машина в мире ничего бы не смогла с этим поделать.
А впрочем, это личное дело Эда. Грег порывисто встал и зашагал в сторону вечнозеленых деревьев на том конце пляжа.
… — Привет, — она снова надвинула на нос черные фары. — Такой беленький — только приехал? И откуда же приезжают такие хорошенькие мальчики?
Голос у нее был сиплый, две банки ледяного пива с утра, не меньше, — не по жизни же он такой. Хотя, может, и по жизни, все-таки десять лет, то есть девять и шесть с половиной месяцев. Эд и сам слегка изменился, понятно, что так просто она его не узнает. Не очень-то и хотелось. В любую минуту он может по-модному сказать «пардон, мадам» и повернуться к ней пятой точкой. Не больше церемоний, чем с Ольгой, классно же было сказано: «Выглядишь на все тридцать девять!» А кстати, сколько ей лет, этой…
Маме.
— Я хочу мартини, — вдруг тягуче, хрипло выдала она
— Я, — от неожиданности он противно вздрогнул, — у меня… нет денег.
Какого черта?! Сначала вспыхнули уши, как будто кто-то как следует оттаскал за них, потом изнутри закололи иголками щеки, и он уже знал без зеркала, что покраснел до малинового, как последний придурок. А вообще, по фиг. И пусть она себе смеется, запрокинув голову, точь-в-точь как тогда, когда он прилежно повторял за ней — «Батя — тюфяк». И пусть даже…
Честно, он не удивился, когда она приподнялась на локте, наклонилась и звонко чмокнула его в лоб.
— Все равно ты мне нравишься, малыш. Пойдем, у меня есть полтора часа.
— Что?..
Стало холодно, в один момент, как будто отключили солнце. Мерзкая дрожь по плечам и нелепые гусиные пупырышки. Просто как-то не дошло сразу — что. Хотя — по фиг, по фиг, по фиг!!! Надо же — вот это номер! Даже Ольга бы такого не выкинула. Рассказать ребятам — обхохочутся — родная мамаша, и ноги у нее, кстати, совсем ничего, а почему бы и нет, по приколу?!!
Он медленно провел тыльной стороной ладони по лбу, размазывая морковный помадный след, а потом втиснул лицо в скрюченные пальцы и громко, надрывно заплакал.
Небо и море поплыли лиловыми грязными разводами, а он ревел, как испорченная сирена, как подстреленное животное, как забытый в темноте идиот-младенец, и эти слезы были сильнее мужества, сильнее гордости, сильнее всего на свете. А она бегала вокруг, ничего не понимающая суетливая рыжая курица, она пыталась касаться его бешено вздрагивающих плеч и еще повторяла бессмысленно:
— Ну что ты, беленький, ну что ты, ну прекрати немедленно, мамочка здесь, с тобой…
Он вышел в прихожую и, покосившись на дверь кабинета, которая с натужным скрипом закрывалась сама собою, довольно крякнул. Все четко, без дураков, и девчонка даже не пошелохнулась. Хотя хрен с ней, с девчонкой, если что, успокоил бы. Только чем меньше визгу, тем лучше. Вон и дамочка в спальне притихла, небось тоже сопит, копыта задрамши. Все сейчас дрыхнут, время-то — самая глухая ночь. И это очень даже то что надо.
Все они идиоты, эти жалкие людишки, все, кто храпит, баб своих облапив, ну-ну, вы еще проснетесь, и тогда небось моментом смекнете, что к чему. И кто — кем.
Входную дверь он закрывать не стал, захочет кто обчистить жмурика-соседа — ну и что, он и при жизни-то был псих, а теперь ему и вовсе все равно. И вообще, плевать на всех этих тилигентов паршивых, хоть бы раз поздоровался, гад, на лестнице, а то очки надел и думал, что можно чихать на рабочего человека. Вот и лежи теперь в ванной, кровищи напустив, и пусть кому надо, тот и заходит на тебя доглазеть, а мне сейчас совсем в другую сторону. Во-он в ту дверь, новехонькую, поближе к правому краю лестничной площадки. Эх, глотнуть бы сейчас из той бутылки, которая под морозильником, тетки-даш с фермы, там еще порядочно осталось, а случай как раз подходящий. Он покосился на свою родную, обтертую по краю и украшенную отпечатками его собственных громадных подошв дверь. Нет уж, если она проснется, эта дура законная, визгу будет на всю площадку. На все, как он там говорил, тот пацан? — просторные измерения.
А эта дверь справа так могла бы быть и покруче. С ручками, например, из золота. Ну да ладно, сами не додумались — без вас додумаемся. Уже скоро.
Посреди лестничной площадки он споткнулся на ровном месте, злобно выругался, в последний момент спохватившись и урезав полный голос до шепота. Потом сплюнул и сделал три последних тяжелых гулких шага.
Эта кремовая гладкая простенькая дверь могла находиться под сигнализацией, за ней могли поджидать два здоровых охранника, и, уж конечно, она должна была быть заперта. Но подумать обо всем этом он просто не успел, он вообще не привык в таких случаях думать. Он просто дернул на себя круглую гладкую ручку и вошел внутрь.
Ни замка, ни сигнализации, ни охраны не оказалось, это ведь была совсем внутренняя, личная, интимная дверь. Он бессмысленно топтался на пороге, оглядывая светло-кремовые занавески, кресло с обивкой того же цвета, какой-то шкаф, тумбочку с комнатным цветком, круглый столик со стопкой бумаг и ярким журналом и широкую, слишком широкую для одного человека кровать.
Кровать, на которой, сбив на пол край одеяла, спал Президент страны.
Вот этот хлипкий, худющий мужичонка, этот слизняк жалкий. Которого и не видать из-за трибуны, когда он лепечет себе: «Сограждане!» Или идет по бархатной дорожке пожимать руку какому-нибудь негру, а по бокам телохранители торчат, каждый втрое больше главы державы. Да, и еще таскает повсюду за собой свою бабу громадную, всю в мехах и в золоте, стерву проклятую, а те меха на что куплены? Ясно, на деньги тех дураков, что налоги каждый месяц платят. А она с ним, вот умора, смешно — не могу! Эта баба жирная — она с ним даже и не спит.
Он зажал рот волосатой лапищей, сдерживая хохот. Нечего ему пока просыпаться, этому мозгляку. Господин Президент! Да когда ты продерешь глаза, с два хрена кто-то будет называть тебя «господином Президентом». С два хрена кто-то будет лизать твою тощую задницу, ты, мокрица! Спи.
Он замер, потому что Президент зашевелился, что-то забормотал, перевернулся на другой бок и совсем спихнул на пол одеяло. Тьфу, и смотреть-то противно. Да и нечего на него пялиться, есть дела поважнее. Уж он-то не перся сюда просто так, он все продумал. Он не идиот какой-нибудь, телевизор каждый день смотрит. Надо искать. Где?
